Вот моя деревня
СЕМЬЯ: репортаж
Текст: Нина Землянская
Фото: Александр Фирсов
Деревне, где я прожила своё детство и часть юности, уже 180 лет. Я её очень люблю. Но дни её сочтены, и она сгинет, как сотни и тысячи других деревень большой страны.
Сначала исчезли запахи
Я застала школу с амбарным замком. Чтобы отменили занятия, один хулиган, Колька Нелюбин, в сорокаградусный мороз мочился на замок, и директриса потом ну никак не могла его открыть. По какой-то иронии, тот самый хулиган нынче зять той самой директрисы. Школы, впрочем, уже нет. Дети кончились.
Деревня первой столкнулась с чудищем под названием «оптимизация» и тут оптимизировали всё: малокомплектные школы, сельхозкооперацию (куда сдавали шкуры, пух-перо и мясо), аптеки, фельдшерские пункты. Под нож пошли колхозы, водокачка, асфальт.
Сначала исчезли запахи. В детстве в деревне стоял оглушительный, самый кислый на свете запах силоса. Силос – это порубленная кукуруза и подсолнечник, они выпревали в яме, под солнцем. Яма осталась на месте, сейчас там шампиньоны собирают. А вот ни силоса, ни коров, ни овец, которым его скармливают, нет – все вышли.
Она стала пахнуть по-другому, моя деревня. Раньше в воздухе висел запах соляры: шла уборочная, сновали машины, и дети по весне в лужах разглядывали разноцветные радужные пятна мазута. Еще помню запах пыли: неподалёку взрывали каменно-щебеночный карьер. Сейчас с экологией всё отлично – ни мазута, ни пыли, никакого будущего.
Конопля размером с хорошую новогоднюю ель, и везде, куда ногу ни поставь – череда. Раньше в траве сновали овцы-козы, живность собирала на себя эти колючки.
В почтовых ящиках осы свили гнёзда. Гнездо ласточек сожрала пришлая дикая кошка – люди съехали, собаки ушли, гонять кошек некому. А так как всех овец (было десять отар) съели, то расплодились несусветно змеи. Раньше овцы вытаптывали всё подряд. в том числе и кладку змеиных яиц.
Пути спасения
Если деревенька на отшибе (как, например, моя Владимировка, 350 км от Челябинска) и рядом нет трассы, способной прокормить торговлей из леса, и нет железнодорожного узла – той самой пресловутой транспортной доступности, о которой толкуют чиновники – то нет и будущего. А будущее – это, к примеру, когда рядом находят медь, золото и даже уран. И в деревеньке с тремя улицами появляется работа, деньги и новые люди. И сразу же красятся ставни (признак богатства) и вырастают в цене дома. И вечером звучит музыка на дискотеке в клубе.
В моей родной деревне стоят заколоченными десятки домов. А деревня газифицирована. И это нонсенс. Одно дело – бросить медвежий угол в тайге, а тут тебе все блага цивилизации – я имею в виду газ и сотовую связь (аж две палки!) Если человек пятьдесят осталось в жильцах – то хорошо!
Моя мама, пенсионерка, 68 лет, бывшая учительница, вынашивает планы продления жизни своей малой родины. Второе дыхание, уверена маман, даст какой-нибудь дауншифтер-экопоселенец: завезёт сюда сектантов (конечно, неагрессивных). Вместо того, чтобы обживать новое нулевое место, лучше уж бросить кости здесь. На обетованной земле, где жили люди каменного и бронзового веков. Но даже сектантов пугают расстояния и отсутствие работы.
Последние лет пятнадцать деревня рожала как угорелая, чтобы получать детские пособия и жить на них – работы ж нет. Но вот уже нету в деревнях баб детородного возраста, все вышли. Последняя на материнский капитал купила у умираюших стариков крепкий домик и жила со своей ватагой сопливых детей, пока не закрыли школу.
Спасибо Путину за маткапитал, он продлил агонию современной деревни.
Точка невозврата
Массовый исход деревенских случился не вчера. Сначала сельчан (женщин) забирали на вахту – кондукторами. Бабы жили в красном уголке трамвайно-троллейбусного депо в Челябинске и, тоскуя по родине, называли контрольно-ревизионное управление КРС «крупный рогатый скот». И поставляла деревня в город тьмы и тьмы кондукторш, охранников, контрактников.
Люди уезжали, чтобы подержать в руках живые деньги. Сначала на вахту – потом навсегда. И когда деревня прошла эту точку невозврата, кто знает. И сколько бы ни говорили про диверсификацию экономики, про то, что мы прирастаем сельским хозяйством, у области первое место в стране по мясу птицы и второе место по яйцам, все эти передовые показатели – как-то мимо деревни. Они все приращены в чистом поле, в больших агрохолдингах, деревенских это сельское хозяйство вовсе не касается – вот такой, понимаете, парадокс. Сельчане доклады о надоях, яйцах и ВВП послушают из телевизора, а потом идут деньги перепрятывать подальше.
Когда нет живых денег, на селе образуется свой биткоин и своя криптовалюта. Это когда берёшь в магазине продукты в долг, под честное слово, а в день получения пенсии, возвращаешь. В день пенсии старики делают выручку магазинам. А так стоят магазины молча, как музеи.
Магазины, я не сказала, уже давно квартируют в сенках, летних кухнях изб – тут тебе ни кассовых аппаратов, ни налогов, зато висит клейкая лента от мух, чтобы показать заботу о свежести продуктов.
Да, есть еще одна очевидная тенденция: главы деревень – сплошь бабы. Мужики не соглашаются с такой работой, где нечего своровать. Бюджет надо выпрашивать в районе. Своего-то нет. А забот много – снег расчистить, чтобы автобус в деревню зашёл. Да отменить эти карты «Мир», и вернуть почтальонку Ритку, которая своими ногами принесёт наличность.
Самые продвинутые бабы-главы везут сельчан в район и кодируют от пьянства. Это имеет смысл, когда ещё есть что-то похожее на колхоз, оно же градообразующее предприятие. Но таких раз-два, и обчёлся.
И ещё есть женщины-библиотекари и клубные работники, которые как-то подогревают веру в то, что жизнь на селе не кончилась. Вон у стойки о вас позаботились, тут десять пар разных очков и объявление: «Если вы забыли оптику дома – примерьте». Всё для вас, лишь бы читали.
Сенаторы пошутят, что только тут у нас в деревне живёт ещё истинная демократия, только тут выборы, а не назначения из района. Но деревне от этой самой демократии ни радости, ни прибытка.
Погнали городских лесом
Тем деревням, что рядом с большими городами, везёт больше. Обживают их дачники, у деревни меняется состав крови. Дачники тут такие фендибоберы выделывают. Настаивают на 15 травах и 15 специях вермут, хотя деревня всю жизнь гнала самогон да покупала за копейки казахстанскую водку. А тут наливки, на огороде не пойми что – тосканский кейл, он же декоративная капуста. Дачники же, как народовольцы в своё время, везут технологии и вот уже отапливают дома гранулами. И ни один истинно деревенский не поймёт, на что, в смысле, зачем сложили в избе камин, а не печку: «Баловство какое, это ж всё тепло уходит в трубу».
И приезжают дачники, и вместо маленьких традиционных оконцев, которые держат тепло, начинают строить фахверк с огромными, в пол, окнами. И деревенские цокают языком, осуждают и сплетничают.
Вечером, в ожидании стада, деревенский люд обсуждает лейкозных коров (что-то нынче их много стало) , ситуацию в Сирии да «он думал, она свет в окошке, а оказалось, что п… в рогожке». И те, что поставили приставки к телевизорам, окажутся в более завидном положении, у них ловят местные телеканалы, в отличие от тех, кому дети купили спутниковые тарелки. Последние вещают по Москве, и встречать Новый год приходится на два часа позже.
Да, деревенские всё ещё смотрят телевизор. И кур предпочитают своих, беговых и наваристых. Половики всё ещё стирают на речке. И ставшие городскими дети везут свои ковролины и паласы тоже сюда, на речку, потому что это вам в сто раз лучше химчистки.
Деревенька пустеет, а вот кладбище растёт. Многие старики, которых забрали в город дети, пишут в своих завещаниях последнюю волю – быть похороненным на родине. И послушные дети везут их покоиться на малую родину, туда, к чему прикипела, притерлась душа.
А дачник… он же временщик, он не прорастёт в эту землю корнями, он не будет обрабатывать этот бурьян. Он никогда не станет солью земли и не захочет быть похороненным здесь.
А я… я приеду сюда после пенсии, покормлю кур и начну мазать завозню миксом из конского навоза, глины и песка. Я могу. Я в другой жизни уже это делала. В моём жизненном цикле всё вернётся на круги своя. Деревенская, я в деревню и вернусь.