О чём могут говорить две женщины? Разумеется, о детях, мужьях, нарядах, новых кулинарных рецептах, усталости от изнуряющего рабочего ритма, бесконечного и трудновыполнимого желания отдохнуть. «А мне помогают расслабиться, отойти от ежедневных забот книги. Особенно люблю стихи. Нравится Старшинов, Фёдоров, Кешоков, очень люблю Высоцкого. А томик стихов Омара Хайяма — это, вообще, моя настольная книга. Почему? Там можно найти ответы на все вопросы», — услышала я от моей собеседницы. Вот такой неожиданный поворот разговора. Дома я нашла тоненькую книжечку Омара Хайяма «Рубаи» и начала листать её, пытаясь определить, что так привлекает в Хайяме героиню моего повествования, и какое именно четверостишие наиболее точно выразило бы её натуру. Может быть, это?
Первое наше знакомство с Надеждой Гартман, начальником Областного управления социальной защиты населения, произошло более десяти лет назад. Тогда она ещё не занимала такую высокую должность, но уже была опытным работником сферы социального обеспечения.
В конце 80-х — начале 90-х вместе с неразберихой перестройки страна вдруг вступила в эру милосердия. Мы узнали, что рядом с нами живут несчастные обездоленные люди: инвалиды, пенсионеры, просто малоимущие. Волна благотворительности и милосердия вдруг захлестнула всех, особенно нарождающийся класс «новых русских». Но, к сожалению, многие из них оказались лишь временными радетелями за народное счастье.
Что поделаешь. Мода на благотворительность приходит и уходит. Но есть люди, занятые социальной помощью по долгу службы, несмотря на моду. Это их работа. И, судя по всему, не только служебные обязанности держат их в такой не очень престижной сфере.
— Надежда Аркадьевна, помните старую песню «если б снова начать…»?
— Помню, конечно, и слова песни менять не буду: «Я бы выбрала опять бесконечные хлопоты эти». Почему? Трудно объяснить. Наверное, надо пройти всю жизнь сначала, чтобы это понять, но ведь это невозможно.
— А какое ваше самое яркое, незабываемое воспоминание детства?
— Лес. Хотя родилась и жила в Оренбургской области, считающейся степной, наша небольшая деревенька стояла в бору, который помогал нам выживать в трудное время. Собирали грибы, ягоды. Помню, вишню сушили мешками, у нас не было «моды» варить варенье. А весна для нас, деревенских ребятишек, начиналась с того, что мы шли в лес и собирали дикий лук, рвали его охапками и несли домой. Потом объедались вкуснейшими пирожками.
Надя Зарницына (в девичестве) тяжело переживала разлуку с родным домом. В их глухой, богом забытой деревеньке, школа была «восьмилеткой», и подросшие дети уезжали в далёкий райцентр, жили в интернате. Наде учеба давалась легко. Она схватывала всё на лету, быстро соображала, усваивая одинаково хорошо все предметы. Учиться ей нравилось. Но не давала покоя тоска по дому. Оторвавшись от учебника, она часто представляла свой маленький дом: маму — добрую ласковую хлопотунью, отца, вернувшегося с войны инвалидом, младших Зарницыных — братика и сестрёнку.
Дорога из интерната в школу проходила через вокзал. Случалось, как назло в тот самый момент, когда Надежда проходила мимо, к вокзалу подходил поезд. Сердце сжималось в комочек, а ноги сами несли её к вагону. Куда только девались прилежность и обязательность по отношению к школе? Домой! Домой! Нисколько не страшили и почти два десятка километров от станции до деревни, которые Надя проходила пешком.
Мать, увидев на пороге дочку, только всплёскивала руками. Прижимала старшенькую к себе и плакала от беспомощности: «Что делать-то, Надя?! Учиться— то ведь всё равно надо!» А тут же отправить маленькую прогульщицу обратно в интернат у неё не было ни сил, ни желания. Да и как отправлять: надо у соседей лошадь просить или трактор нанимать до станции.
Вскоре Зарницыны не выдержали и переехали в райцентр, где была десятилетка. Заканчивала Надя школу уже дома, а брата с сестрой миновала интернатовская участь.
— Правду говорят, будто вы — заядлая огородница и садовница? Наверное, это оттуда, из деревенского детства?
— Конечно. Без земли я жить не могу. Она помогает мне. Раньше у нас с мужем был домик в деревне. Всё лето и весну проводили там. Тяжело было ездить, много времени уходило на дорогу. Мечтали о своём доме. Теперь он есть, в пригороде Челябинска. несчастью, Сергей не успел пожить там: скоропостижно скончался от неизлечимого заболевания — опухоль мозга.
Знаете, я очень люблю розы. Что смогла, привезла со старого участка. В этом году посадила около ста корней. Выбираю их очень тщательно, сейчас слежу, приживутся или нет. Того и гляди, тля на них нападёт.
— Я понимаю, розы — это для души. Но не будете же вы садить редиску, помидоры?
— А почему бы и нет? Всё у меня растёт, что положено для огорода, и рассаду сама выращиваю. Зимой живу в предвкушении весны. И картошку садим. Своя-то вкуснее. В прошлом году посадили с мамой два ведра, четырнадцать выкопали. Понимаете, дело ведь не в том — смогу ли я купить картошку или нет. онечно, смогу. Но весь этот садово-огородный процесс для меня — не способ выживания, а образ жизни. Недавно болела очень сильно. ак только начала подниматься с кровати — сразу вышла к своим грядочкам и потихонечку стала дёргать траву. Почувствовала, как силы возвращаются ко мне.
— А как же маникюр?
— Ерунда. В перчатках работать не люблю. Просто потом, после возни на грядках, захожу в баньку, и, пока водичка горячая, простирну что-то быстро. Руки и отмываются.
…В Челябинск Надя попала случайно. Собиралась поступить в Оренбургский техникум механизированного учёта. Потребовалась справка о том, какую пенсию получает отец. Он пошёл в райсобес. Разговорился там о том о сём, сказал, зачем нужна справка. А ему предложили: «Почему бы дочке не поехать в Челябинск, в юридический техникум? Вот и направление есть». Так распорядилась судьба.
Училась Надежда хорошо. Успевала и подрабатывать. Помощи из дома ждать не приходилось: подрастали младшие. Жила на стипендию в 20 рублей и небольшой заработок технички: по вечерам мыла полы. Диплом получила с отличием. Такой специалист имел полное право поступить в институт. Но этот вариант Надежда отмела сразу же: « акой институт?! Надо помогать младшим». ак раз в это время заканчивал школу младший брат.
И на распределении Надежда Зарницына удивила комиссию. Отказалась от заманчивых перспективных мест работы: Московской, Ленинградской областей. Выбрала оренбургскую глухомань. «Надя, одумайся. Это же для последних двоечников». Но мягкую, скромную Надежду переубедить сама перед рещеньем напомнила, дескать, не забудьте, возьмите меня купаться в проруби.
— А вы давно увлекаетесь «моржеванием»?
— С детства люблю купаться в холодной воде. Ещё шуга ледяная плавает, а я уже окунуться могу. Для меня это не экстрем, а обычное явление.
…После техникума Надежда оказалась в небольшом райцентре Оренбургской области. Пришла в райсобес — так тогда назывались органы социальной защиты населения. До появления молодого специалиста из Челябинска здесь практически никто не оформлял пенсионных дел в течение нескольких месяцев. Пожилой заведующий хмуро взглянул на молоденькую девятнадцатилетнюю девушку: ну-ну, дескать, посмотрим. Надежда собрала в авоську целую груду дел и ушла на выходные домой, на квартиру, которую снимала в то время.
Два дня сидела, не поднимая головы, оформила почти четыре десятка пенсионных дел. Торопилась. Понимала, что эти сорок человек ждут — не дождутся своей законной пенсии и, на чём свет стоит, костерят нерадивых работников райсобеса.
В понедельник утром заведующий удивился, увидев обработанные дела, которые молодой специалист вытащила из авоськи и выложила ему на стол. Он принялся за их проверку. Тщательно изучал, пересчитывал каждую бумажку, каждую циферку. И не нашёл ни одной ошибки. Он давно мечтал перейти на другую работу, но райком партии не отпускал его: некем было заменить. Сейчас он понял — замена нашлась. И в самом деле, через четыре месяца Надю назначили заведующей райсобесом. Ситуация по тем временам неслыханная: в 19 лет — заведующая. Надя плакала, сопротивлялась. Работники собеса уговаривали принять предложение, шутливо называя ее «мать-начальница».
В это время из Челябинска приехал муж Надежды Зарницыной, и стала она Надеждой Аркадьевной Гартман, и вскоре родила сына Димку.
Челябинский этап в жизни этой семьи начался в 1970 году. Надежду Гартман взяли в Облсобес временно на место ушедшей в декрет сотрудницы. Было это в январе 1971 года. С тех пор Надежда Аркадьевна работает здесь. В разных должностях: инспектором, старшим инспектором, заведующей отделом, заместителем начальника и, наконец, начальником Областного управления социальной защиты населения.
— Помните фильм «Москва слезам не верит»? Были ли в вашей жизни сложности из-за ситуации, когда жена занимает более высокую должность, чем муж?
— Никогда, ни разу в жизни я не стремилась к повышению, не желала высоких должностей. Это не являлось моей целью. А что касается мужа, мы вместе обговаривали все семейные ситуации. Вместе решали, что, вероятно, Сергею придётся иногда брать больничный, чтобы сидеть с сыном. Что у меня возможны командировки. Если решили, так что уж потом отступать, возмущаться. Нет. Меня не затронули, не ударили больно проблемы героини Веры Алентовой.
— Вы прожили вместе почти 35 лет. Наверное, знаете секрет счастливой семейной жизни?
— Вряд ли могу дать точный рецепт семейного счастья. Во всяком случае, мне кажется, что брак — это и удачное совпадение характеров, и терпение, и труд. Если бы мы с Сергеем раздвигали все наши «трещинки», превращая их в бездонные пропасти, раздували искры ссор в большие пожары, мы бы не смогли быть рядом столько лет. Трещины мы сдвигали с двух сторон, а искры задували, сколько хватало сил. Вот и всё. А если нет желания этого делать, то лучше разойтись.
И ещё один момент. У нас в доме никогда не было мужской и женской работы. Все делали вместе. «Для чего я женился?!» — кричит в ярости иной супруг. Ну не для того же только, чтобы любимая женщина стирала тебе носки и варила суп.
Много зависит и от того, с каким настроением ты живёшь. Я мало похожа на временщика, стремлюсь всеми силами к постоянству, серьёзности. Такие же отношения у меня складываются со вторым мужем. Мне с ним надёжно и уютно. роме тёплых чувств нас связывает общая беда: три года назад скончалась его жена. Её тоже звали Надежда…
— Вы сильная женщина?
— Думаю, да.
— А бывают ли минуты отчаяния, разочарования?
— Если говорить о работе, то самое сильное, жёсткое испытание у меня было в 1993 году. При прежней областной администрации уволили с работы по политическим соображениям. В то время я занимала пост заместителя начальника управления. Удар был сильнейший, я переживала страшно. Почти два месяца лежала в больнице, поседела. Думала, никогда не приду в себя. После стольких лет работы и так жутко, безапелляционно выбросить меня за борт. Нашлись люди, которые отвернулись от меня, как от чумной, но большинство всё же поддержало и защитило.
— Как начинается ваш рабочий день?
— Как и у всякой другой женщины — с приготовления завтрака. Я вообще люблю и умею готовить. Может быть, это нескромно?
— Что вы — наоборот! Хотя мне вообще-то трудно представить женщину вашего положения, с энтузиазмом стоящей у плиты.
— Вот как?! Почему?
— Они или пользуются общепитом: кафе, рестораны. Или готовят на скорую руку что-то из полуфабрикатов. Или нанимают домработницу.
— Ну уж нет. Никому не доверю и не уступлю эту радость — колдования у плиты. Я действительно люблю это делать. Готовлю не по рецептам. Обычно сама что-то придумываю. Простую гречку могу сварить и так и сяк, и с тем и с другим.
— После работы приходите поздно, усталая. И что — сразу к плите, чтобы испытывать радость?
— А у меня уже всё готово. Я с утра потушила мясо, нарезала салатик, осталось только заправить.
— Во сколько же вам приходится вставать?
— Почему приходится? Я по натуре жаворонок. Ещё в детстве, в интернате, просила нянечку тётю Грушу разбудить меня часа в четыре. Спокойно учила уроки именно рано утром. И сейчас могу без всяких затруднений встать и в 5 часов, и в 6. Поэтому я готовлю завтрак, а муж выгуливает собак: старого ризеншнауцера Стива (очень старого и совсем глухого) и Шона, пса неизвестной породы, оставшегося от прежних хозяев дома. Я собираюсь и еду на работу. Вот и всё.
— Каждое утро — парикмахер?
— Нет. Сейчас нашла мастера, обновившего мой стиль, изменила имидж. Мне нравится. Она научила, как самой укладывать волосы. А уж в особо торжественных случаях иду к ней.
— Любите ли ходить по магазинам и просто так глазеть на витрины?
— Боже упаси. Хожу только, когда есть острая необходимость.
— Приходилось ли вам когда-нибудь применять свое женское обаяние для решения «производственных» задач?
— Нет. Не умею. Я всегда веду себя естественно, наигранное кокетство не в моём стиле.
— Как вы общаетесь с подчинёнными? Помните, ещё в начале вашей карьеры вас называли «мать— начальница». ак вы ощущаете свою власть?
— У нас в области около десяти тысяч работников сферы социальной защиты. В управлении — более двухсот. акой я руководитель, спросите лучше у них. Но уверенно могу сказать, что никогда ни на кого не кричу. Сама очень теряюсь, когда повышают на меня голос, поэтому легко представляю, как чувствует себя человек, который не может ответить тебе тем же.
— Не тягостно ли вам общение с вашими подопечными — инвалидами, пенсионерами?
— Я очень люблю приёмные дни. Приём веду до тех пор, пока не уйдёт последний посетитель. Есть постоянные клиенты, которые приходят, похоже, просто так, поговорить. Ничего не поделаешь. Это тоже нужно.
— Вас легко разжалобить, попросить помощи?
—Можно. Но я стала хорошим психологом. Стараюсь понять человека, увидеть искренность его слов.
— Подаёте милостыню на улице?
— Да. Но тоже пытаюсь вглядеться в лицо человека, в его поведение. А ребятишек завожу в магазин и предлагаю выбрать что-нибудь поесть. Обязательно пытаюсь выяснить, почему он оказался на улице.
— Как вы считаете, деловая женщина — это то, что надо? Это ваш идеал?
— Нет, не угадали. Мой идеал — женщина-мать, жена. Я, наверное, больше могла бы сделать для сына, семьи, если бы не была так занята работой. Но, что поделаешь, получилось так, как получилось. И я не жалею об этом. Работу свою люблю и, как могу, совмещаю и то, и другое.