+7(351) 247-5074, 247-5077 info@missiya.info

Мне не очень верится, когда говорят, мол, в шесть лет я решил стать хирургом. Не могу сказать о себе того же.

В роду у нас врачей не было, вырос я в семье чиновников и партийных работников. В школе не любил точные науки. Мне хотелось чего-то гуманитарного, но биологом, например, стать тоже особым желанием не горел. В то же время казалось, что медицина меня вполне может увлечь. Когда поступил в медицинский институт, понял, что терапевтом точно не буду, а надо бы постараться стать хирургом. Постарался. И когда стал им, то вскоре узнал, какая это тяжелая мужская работа.

Мы начинали в 80-е годы. Тогда у нас в стране такой специальности, как «пластический хирург», не было в помине. Чиновники считали, что это «капиталистическое направление в хирургии», коего нам отнюдь не надо. Тем не менее, я попал в первую учебную группу, которую набрали при Академии медицинских наук.

Когда я начинал заниматься пластической хирургией, то мог неделями не приходить домой. Операции выполнялись, в основном, в ночное время. Только соберешься уйти — везут очередного больного. Все, это до утра. А на следующий день делаешь плановые операции. Вечером опять что-то экстренное. И когда я спросил своего сына: «Хочешь быть врачом?», — он ответил: «Не дай Бог.» Сын уже взрослый, ему 24, а вот дочери 6 лет. Она уже не увидит те негативные моменты моей работы и, может быть, захочет пойти по стопам отца…

Многие операции в России мы стали делать первыми: липосакцию, пересадку искусственных волос, изменение пола, увеличивающую фаллопластику, реплантации, омоложение лица нехирургическим методом. Равных нам практически не было. И за последние 10 лет мы накопили большой опыт, написали огромное количество научных работ. Но до сих пор в официальной хирургии специальности «пластический хирург» так и не существует. Чиновники еще не сказали свое «да», они все еще присматриваются к нам. Да ладно, мы не жалуемся, главное, чтобы не запрещали работать.

— Вычитала в Интернете, что среди врачей наибольшему стрессу подвергаются хирурги.
— По статистическим европейским данным стрессу подвергаются, во-первых, анестезиологи. Хирурги — на втором месте. На самом деле испытываешь большой стресс. Идет операция, вроде бы все нормально, и вдруг у больного начинается сильное кровотечение. Ты можешь потерять человека. Или во время пластической операции у человека останавливается сердце.

— ?
— Нет, смертельных случаев не было, в подобных ситуациях я делал открытый массаж сердца, и все обходилось. Это один стресс. А еще в нашей российской медицине есть другая категория стрессов. От любой комиссии или проверки их гораздо больше, чем от самой сложной операции. Ваши коллеги-журналисты мне часто задают вопрос: «Почему вы с таким опытом и знаниями не уезжаете за границу?» Знаете, почему? Здесь я — доктор наук, профессор, академик бесчисленных академий, а получить такой статус за границей достаточно проблематично. Что же касается пластической хирургии, то на Западе — это сфера жесточайшей конкуренции, это большие деньги. Уехать, конечно, можно, приглашения есть, но при этом надо будет начинать все с начала. Да и годы идут, мне уже не 20, а 46.

В медицине я уже больше 20 лет, пластической хирургией занимаюсь 12 лет, много учился в разных странах. Я вырос на огромном количестве операционного материала. Все операции, которые мы сейчас делаем, по существу, освоил и внедрил я с коллегами. И всего этого добился, повторюсь, в России. Сегодня меня трудно удивить какими-либо новшествами, рожденными якобы на Западе. Все, что апробировано мировой практикой, мы делаем здесь, в Челябинске, в отделении пластической реконструктивной микрохирургии областной больницы.

— По-моему, есть, чем гордиться.
— Несколько лет назад в печати писали как о сенсации, дескать, в Америке пришили оторванный фаллос. Собрались хирурги со всего Нового Света и пришивали. А мы к тому времени выполнили уже четыре реплантации фаллоса. Но американский случай представили как уникальный, про нас же написали очень скупо в местной газете, потом — в московской, сократив текст до минимума. И когда я рассказываю своему итальянскому коллеге, что за четыре года мы сделали около тысячи реплантаций, он искренне удивляется.

Одной из наших уникальных операций была реплантация обеих рук. Если бы это делали, к примеру, в Англии, то были бы задействованы хирурги всей страны. А у нас пациента привезли в отделение, собрались Пухов и компания, взяли и пришили. Но главное, что обе руки прижились, а пациент потом еще и пудовыми гирями жонглировал.

— Безусловно, то, о чем вы сейчас рассказали, из разряда фантастики. И это происходит не где-то в столицах, а у нас, в провинции. Значит, на Урале пластическая хирургия не топчется на месте?
— Раньше здесь существовали различные медицинские общества, проводились конференции. Теперь я знаю, что делается, скажем, в Париже, но ни сном, ни духом не ведаю, что творится по соседству, в какой-нибудь челябинской больнице. Я участвую в работе конгрессов по пластической хирургии: российских, европейских, мировых уровней. Получил там столько сертификатов, что места в кабинете не хватит все развешать. А в своем родном городе не был ни на одном (!) за последние несколько лет. Если где-то что-то и проводится, то меня не приглашают. С чем это связано, вопрос к организаторам. Прежде, когда мы только начинали заниматься пластической хирургией, мы шли под знаменем области, нами гордились, а сейчас я даже не знаю, под чьим мы знаменем?

— Но вами гордятся и сегодня. Говорят, у нашего Пухова руки особые.
— У хирурга, как у шахматиста, все возможные комбинации сперва прокручиваются в голове, а потом уже в ход идут руки. И, конечно, что-то должно быть от Бога.

— Вы верите в Бога?
— Я — хирург, реалист, но все равно считаю, что-то такое там есть. Что-то или кто-то сверху нами руководит. Иногда делаешь операцию, и кажется — нет, не получится. Но это что-то или этот кто-то как будто заставляет продолжать. И, действительно, получается. Хотя хирурги всегда должны рассчитывать только на свой профессионализм. На что-то другое — нельзя. Лишний раз убеждаюсь в этом, общаясь с такими светилами, как профессора Важенин и Ганцев.

— Александр Григорьевич, знающие вас люди задолго до интервью мне сказали, что вы вряд ли станете подробно распространяться на другие, кроме медицинской, темы.
— Я считаю, что врач — это, как священник. Он должен быть закрытым и не может быть таким, как, например, представитель шоу-бизнеса: рассказывать в каком нижнем белье ходит — от Trussardi либо Hugo Boss, или что-то еще. Врач — достаточно специфическая профессия. Люди делятся с ним тем, чего никогда никому другому не расскажут. Спросите у любого, человек какого рода занятий стоит на первом месте по общественной значимости и необходимости. Уверяю вас, он ответит: врач или учитель. Профессия врача в интеллигентской среде, тем более, в провинции, самая почитаемая, что бы там ни говорили. И моя позиция такова – врач должен быть сдержанным и даже немного таинственным… Поэтому, сколько у меня поклонниц, точно не скажу (смеется).

— Следовательно, в жизни вам приходится играть определенную роль?
— Я не могу быть всегда тем, кем хочу. Пациенты бывают разные, и я не могу сказать грубого слова тому, кто меня раздражает. Я должен быть корректным со всеми, даже если меня что-то не устраивает. В этом, наверное, есть какая-то игра.

— Значит, дома вы один, а на работе другой?
— Общение в кругу медицинских работников подчинено определенным правилам. Здесь нельзя размахивать кулаками, кричать, поэтому я во всем стараюсь быть сдержанным. Хотя, конечно, бывает, эмоции захлестывают до краев, особенно во время операции. Когда ты видишь, что она не получается из-за нерасторопности, предположим, ассистента. Но, вообще-то, по натуре я человек спокойный, уравновешенный. Больше подхожу к типу сангвиника. Тем более, что по гороскопу я — Дева. А это еще лучше. Девы последовательны, логичны, справедливы. Работа для них — царь и Бог.

— У Козерога, это мой знак, по всем звездным прогнозам с Девой хороший контакт…
— А у нас, что, плохой контакт?

— Я не договорила — в брачном союзе.
— С хирургом нормальному человеку, не медику, жить тяжело. Такие семейные браки нередко заканчиваются печально. Трудно понять почему, но даже в семье врачей, один из которых хирург, нередко назревают проблемы. Устроился к нам в отделение молодой доктор. Проходит какое-то время, и я вижу, что он стал какой-то грустный, голову повесил. Выяснилось, что жена, тоже врач, недовольна тем, что муж приходит домой когда в 7 вечера, когда в 8. То ли ревнует, то ли еще что. Пришлось поговорить с ней, объяснить, что у нас так работают все.

— И чем история закончилась?
— Теперь ходит — улыбается, значит, все хорошо.

— Александр Григорьевич, вы любите музыку?
— Очень люблю Сару Брайтон, с удовольствием слушаю ремиксы американских исполнителей с классическими музыкальными вставками. Нравятся песни в исполнении Валерия Меладзе. Когда едешь в машине на операцию или с операции, хочется послушать спокойную музыку. А вообще, все зависит от настроения.

— Этим ваши культурные пристрастия ограничиваются?
— В последнее время — да. Когда учился, бывал за границей, то ходил на разные выставки, концерты, в театры. А вот недавно попал в Большой театр, туда меня привела Елена Образцова, после спектакля прошел за кулисы, увидел другую жизнь, ее коллег по цеху и…

— Пообщались с ними?
— Нет. Они меня утомляют. У них совершенно другая жизнь, много напускного. Я не люблю эти компании. Правда, несколько раз приходилось бывать с Образцовой у Виктюка. У меня такое впечатление, что они со сцены ушли, а все еще играют спектакль. У нас как-то все по-другому.

— А как у вас?
— Более приземленно.

— Вы пьете водку и говорите за жизнь?
— Не могу похвастаться, что пью водку. Я не очень компанейский человек, у меня достаточно узкий круг друзей, и я не люблю шумных застолий. Среди моих хороших товарищей — и коллеги по работе, и люди, которые к медицине отношения не имеют. А разговоры не только о работе, о хирургии. Обо всем. Люблю проводить время на свежем воздухе, заниматься физическими упражнениями. Я всегда увлекался спортом, было много разрядов: по волейболу, баскетболу, борьбе, настольному теннису. Времени сейчас на спорт, конечно, не хватает, но на физкультуру — да. А расслабляться на пьянках и гулянках, это не для меня.

— Александр Григорьевич, не сочтите за льстивый комплимент, но выглядите вы прекрасно.
— Спасибо.

— Пожалуйста. Вы, на мой взгляд, большой модник. Гардероб подбираете себе сами?
— Сам и никому это дело не доверяю.

— Чувствуется, что и внешности своей придаете немалое значение?
— Я слежу за собой, поправляю что-то, если это в моих силах. И считаю, что так должны делать все. Если человек следит за собой, — это показатель культуры.

— Вы несколько раз в нашем разговоре упомянули Елену Васильевну Образцову. Что вас связывает?
— Пять лет назад нас познакомила Елена Малышева — ведущая телепрограммы «Здоровье». Елена Васильевна Образцова собиралась обратиться к одному известному испанскому пластическому хирургу за медицинской помощью. Мы встретились в Москве, поговорили всего полчаса, и на следующий день она сдала билет до Мадрида и улетела в Челябинск. С тех пор мы постоянно встречаемся и по делам, и без всякого повода. Мы — друзья.

— И ради Елены Васильевны вы готовы поехать в другой город на ее спектакль, встречаться с утомительными для вас актерами?
— Да, и выпивать с ними алкогольные напитки, что-то говорить… Она великая, ей не откажешь. У нее в каждой комнате стоят упакованные чемоданы для поездок в разные страны: Японию, Испанию, Америку. Чтобы в любое время, как по тревоге, схватить какой надо и бежать на самолет. У нее большая работоспособность и много энергии.

Когда мы встречаемся, она сразу тащит меня в театр, на репетиции. С ней тяжело и легко одновременно. С ней нет покоя: надо куда-то ехать, о чем-то разговаривать. Она очень талантливый человек. Рассказывала мне, что никогда не писала стихов, а лет пять назад что-то произошло — перевернулось в душе, и она увлеклась поэтическим творчеством. Пишет на разных бумажках, подвернувшихся под руку, на салфетках и собирается издать сборник своих стихов.

Леночка считает себя человеком от Бога, потому не может носить шапку, говорит, что головной убор прерывает ее высшую связь. Если человек талантливый, то он талантливый во всем.

— Вы себя таковым не считаете?
— Нет.

— Но ведь есть люди, которые думают именно так. Вот у вас и фотография, подписанная Еленой Малышевой: «…Александру Великому…»
— Кто-то, может, и думает, что Пухов великий, но это все несерьезно, вы же понимаете.

— Вы строгий руководитель?
— У нас отношения в коллективе не очень типичные. В то время, когда я воспитывался, были учителя-профессора, которые ходили с «бабочкой» и тростью, в калошах и шляпах. И при этом говорили с французским прононсом. Один из них варил курицу в четырех водах, не знал английского и удивлялся: «Что это за английский язык? У меня гувернантки говорили на французском и немецком, а это что такое?» Тогда соблюдалась очень строгая субординация, и меня воспитывали в строгости. А так как мы в своем коллективе начинали почти все вместе, у нас более лояльные отношения.

— Ваши подчиненные этим не пользуются?
— Иногда, конечно, пользуются, и тогда я бываю достаточно строг. Но в целом взаимоотношения, можно сказать, дружеские. Я со спокойной душой могу оставить на них отделение, пациентов. Я доверяю своим коллегам, кандидатам медицинских наук Медведеву, Попугаеву, Нужному.

— А в пациенток вы, Александр Григорьевич, влюблялись?
— Ну, нравятся некоторые, но чтобы влюблялся… Я уже и не помню.

— В таком случае, чем женщина может привлечь ваше внимание?
— Не буду лукавить. Как дизайнер обращает внимание на интересующие его элементы одежды, интерьера, так и я вижу в человеке то, что могу исправить.

— Значит, женщина априори не может вам понравиться? Или у вас есть идеал красоты?
— Сказать, что мне может понравиться высокая брюнетка или наоборот, я не могу. Но женскую красоту я замечаю. Можешь уловить что-то во взгляде и не забудешь никогда, а есть невероятное обаяние. Красота бывает разной, а мы ее, ко всему, еще и делаем.

— Считаете, что достигли большого успеха в этом?
— Я так не думаю. Да, многое получается, да, во многом нам нет равных, но успеха с большой буквы я еще не достиг. Годы прошли в работе, но все еще впереди и останавливаться на достигнутом нельзя.

— Впереди новые цели, задачи?
— Да, есть один грандиозный план, а какой — пока не скажу. Секрет.

— Боитесь сглазить?
— Да, хотя я вообще-то не суеверный человек и в приметы особо не верю, но…

— А пациент всегда прав?
— Люди воспринимают и понимают исход операций по-разному. Вообще, в пластической хирургии с пациентом надо очень долго разговаривать, подробно объяснять, что есть, что будет. Некоторые пациенты после операции приходят каждый день в отделение и показывают, что морщин стало меньше, но с одной стороны две морщинки, а с другой — три. Я смотрю и ничего не вижу. Приходится брать специальные увеличительные очки, и… опять ничего не вижу. Одна пациентка жаловалась на нас, что муж после того, как она сделала пластическую операцию, к ней так и не вернулся, да и другие мужчины вслед не оборачиваются. Обещала крупные неприятности. Бывают просто неоперабельные случаи, когда приходится отказывать в операции, и пациент опять не доволен. Но нередко люди просто оставляют в нашем памятном альбоме слова благодарности, а одна пациентка написала: «…Пухов, я Вас почти люблю…» Или такой случай. Дама заявила нам, что по лунному календарю надо оперироваться 23-го числа во второй половине дня. Она так хочет, и мы так делаем. Довольные и недовольные больные всегда были и всегда будут. Но наше отношение к пациенту справедливое и объективное. Есть лишь одно неукоснительное правило: нельзя отказывать в операциях женщинам и детям.

— Александр Григорьевич, у вас есть ученики?
— Своими учениками я считаю хирургов нашего отделения. Правда, есть ученики и в других городах России, и за границей. Под моим руководством они пишут диссертации, защищают их. А с другой стороны, я сам продолжаю учиться. Тут и многочисленные контакты с зарубежными коллегами, общение, встречи и совместная практическая работа. Уже 20 лет в медицине, столько сделано, а кажется, что знаешь мало, и все еще впереди.

— Вам интересно работать с иностранными коллегами?
— Я много лет общаюсь с Валидом Халилом — это пластический хирург из Парижа. Мы с ним разрабатывали фаллопластику — метод увеличения полового члена, и он на этом материале защитил кандидатскую.

— Актуальная тема?
— В Париже — да. Я участвовал во многих операциях вместе с Халилом. Интересно, что пациенту делают обезболивающий укол, во время операции он находится в сознании и принимает в ней активное участие своими пожеланиями.

— Наши мужчины такое же пристальное внимание уделяют своим «достоинствам»?
— Все дело в менталитете. Если русского человека больше волнует, что поесть и выпить, то француза — другое. Такие операции у них проходят каждый день, а у нас — от силы одна-две в месяц. И, вообще, красота лица, тела — это, к сожалению, пока культ лишь в европейских странах.

— Слушая вас, приходишь к выводу, что в жизни вашей все идет как по нотам?
— Не так все гладко, как может показаться. И дело даже не в стрессах или сложных операциях. До сих пор приходится бороться с чиновниками. До сих пор они не хотят официально признать, что пластическая хирургия была, есть и будет. Один московский чиновник мне заявил: «Вы используете запрещенные методы!» Он даже не знает, что наши методы уже разрешены не только де-факто, но и де-юре. Я думаю, в данном случае имеет место чувство профессиональной зависти: как так, он стал доктором наук, а я работаю двумя этажами выше и даже не кандидат?

— А ведь награды, звания — это своего рода бронежилет, защищающий от колких стрел завистников.
— Возможно, но я — вне наград. У меня есть звания — это понятно. А случается так, что из-за рубежа приходят дипломы, сертификаты. Одной такой неожиданностью для меня стало письмо Американского Биографического Института. Заокеанские ученые наградили меня Президентской наградой Чести-2000. В документе написано, что «эта дань уважения нации и признания совершенных дел». По большому же счету, все эти сертификаты и дипломы, скорее, для тихого удовлетворения здоровых личных амбиций.

— В самом начале нашего разговора вы подчеркнули, что в детстве врачом быть не мечтали. Сейчас, спустя годы, вы можете с уверенностью сказать, что выбрали верный путь в жизни? Или в чем-то другом могли реализовать себя полнее?
— Я стал врачом. И, значит, моя миссия — всю жизнь лечить и спасать людей,  возвращать им красоту и здоровье. Назад пути нет.

Pin It on Pinterest

Share This