Администратор киносъёмок — словно господь Бог — отвечает за всё. Даже за стихию. Первый съёмочный день знаменитого «Гиперболоида инженера Гарина» режиссёра Гинсбурга с Евстигнеевым в главной роли на звёздной киностудии имени Горького. Пожарная машина для грозы, рассекатели для вихря наготове, и мальчишки с мешками листьев ждут сигнала на местах. Первый дубль. Гром, ливень, листья из мешка, сдуваемые искусственной бурей. Снято. Дубль второй… Но вихря листвы нет, а пацаны, получив свои рупь 50 за мешок, который высыпали за один присест, разбежались кто куда. Провал! Кто виноват? Администратор…
Если человек ставит себе цель, он обязан дойти до конца». Роза Орлова не позволяла ужиться сомнениям даже в собственной душе. А уж показать свою неуверенность кому-то — и вовсе не в её характере. Но суровая школа кинобизнеса на всю жизнь научила её предусматривать любую мелочь, и любую мелочь доводить до конца. Несколько лет спустя пришлось ей отстаивать в Москве, в Министерстве культуры, бюджет по культуре всего Хабаровского края. А было ей тогда только 24 года. Но и виду не подавала, как ей страшно…
— А был ли человек, кому вы могли показать свою слабость?
— Орлов отлично знал, насколько я слабая. Он всегда говорил: «У тебя такой обманчивый вид». Теперь-то я научилась говорить «нет», но при этом долго переживаю, самокопанием занимаюсь…
— Как же вы справлялись с актёрскими завистями и интригами, работая в театре Вахтангова, на киностудии Горького?
— Ещё когда студенткой была, обо мне судачили, что мне везёт, потому что у меня, дескать, тётка Клара Лучко. Говорили — похожа. Позже обсуждали, что я так долго директорствую в театре, потому что муж — Орлов. Ерунда всё это. Можно только один раз подтолкнуть человека, и если настоящий — полетит. А интриги… Они всегда происходят в творческой среде. Если тебе в спину дышать перестанут, ты быстро успокоишься и перестанешь «молоко в масло взбивать». Умный, когда видит рядом сильную личность, начинает лучше работать. А неумный — интригует. Но как ты ни интригуй, но на сцену придётся выйти. А сцена — как лупа — укрупняет и талант, и бездарность.
— Что же вас может задеть?
— Когда на следующий день после премьеры читаю рецензию на спектакль, поспешно и потому поверхностно
написанную. Конечно, первое впечатление самое сильное, но ведь не всегда верное. Понимаю, что человек не может быть объективным на 100 процентов…
— Но в душе кипите?
— И киплю, и… даже побить хочется… журналиста.
— Так вы эмоциональны?
— Излишне эмоциональна. И себе во вред. Меня и в комсомол долго не принимали. Правда, приняв, сразу назначили секретарём комсомольской организации. Я ведь активной была, могла и мальчишек побить. Братьев младших своих лупила. В институте в партию не принимали. Слишком я любила танцевать твист и рок-н-ролл, а тогда запрещали. А когда за день до госэкзаменов велели поменять работы Сталина на работы Хрущёва в дипломе, я тоже не смолчала…
…15 ноября 1969 года она приехала в Казань из Воркуты, где внедряла систему расчёта зарплаты на ЭВМ, и сразу пришла в театр. Её здесь знали, как жену артиста Кольцова, и ждали. Вдруг дверь кабинета главного администратора раскрылась, и вошёл элегантный весь из себя Наум Орлов. Роскошная дублёнка нараспашку, мохеровый шарф вокруг шеи, на голове пыжиковая шапка и тонкие лайковые перчатки в руке. Её представили: «Роза Захаровна, жена Кольцова». Он окинул её всю мужским взглядом, а она почему-то поджала ноги. «Я не боюсь его», — убеждала себя, но в душу пришла уверенность, что с ней что-то произойдёт. Уже происходит. Их «роман глазами» продолжался два года. Но она уже для себя решила: если он позовёт, она бросит всё.
А через два года её с мужем пригласил другой театр. Кольцов уехал, а она осталась. Ждала…Она тогда работала заведующей художественно-постановочной частью — первой в этой должности женщиной на всю Россию. До неё эта профессия считалась чисто мужским занятием, всё равно что главный инженер завода: надо же было «выпускать продукцию». На ней и столярный, и бутафорский цех, и костюмерная, и реквизит. И всё должно работать как часы при скромном театральном бюджете.
Однажды Орлов сказал: «Мы с тобой начнём с чистого листа. Только уедем из этого города». И они уехали каждый со своим чемоданчиком. Ей на ту пору было 33, ему — 48.
— Орлов был романтик, большой романтик. Говорил: когда я успокоюсь, перестану делать спектакли и уйду на пенсию, займусь археологией, попрошусь к Здановичу. Исполню детскую мечту.
— Он, значит, мечтатель, а вы крепко на земле?
— Если бы я крепко стояла, то давно бы жила в Москве или Питере, должность имела. Когда ещё на киностудии Горького работала, мне предлагали квартиру построить. Кулиджанов организовал тогда первый кооператив кинематографистов. И дом построили. А я уехала в Ленинград. Как молодые специалисты, получили квартиру на Чёрной речке. Потом мы эту квартиру бросили и отправились в Хабаровск… Зато в гастрольных поездках я увидела Находку, Комсомольск-на-Амуре и Сахалин, Красноярск, Иркутск и Новосибирск. С чемоданчиком ездила по стране до 30 с лишним лет — это что, крепко на земле? Но жизнь прожита не зря. Нет, материалисткой я не была и сейчас не стала. Я только знаю, что всего с собой не унесёшь.
— А что с собой можно унести?
— Только бренное тело. А душу? Что такое душа? Её, говорят, взвесили: у кого она больше, у кого — меньше, всё зависит от того, насколько ты духовно продвинулся за свою жизнь, что взял полезного для себя и что отдал другим. 1000 рублей душу бедного не спасут, а вот доброе слово, сказанное в нужный момент — важнее.
— А если самой плохо?
— Не люблю своими проблемами людей озадачивать. И Орлова никогда не озадачивала. У нас не было такого уговора, но мы интуитивно оберегали друг друга. Когда работаешь в культуре, о другом знаешь даже больше, нежели о своём. У меня были сложные моменты, но он никогда не знал, как мне плохо. А я знала, что должна это выдержать, поскольку он больше на виду, и ответственность его больше, вон какая махина на нём.
…Роза Захаровна даже в ТЮЗ пришла без разрешения Орлова. Всё случилось, пока он был на гастролях в Ленинграде: ей предложили на выбор ТЮЗ или кукольный. Об её решении Орлов узнал, когда вернулся. И долго сердился на жену. Предостерегал: «С твоим характером тебе будет очень сложно, ты неравнодушный человек. Многое будет раздражать, и ты станешь взрываться. Люди перестанут понимать, что ты хочешь добра. И чем больше ты сделаешь добра, тем больше возникнет проблем. Тебя будут воспринимать неадекватно, потому что ты не такая, какой кажешься. И ещё: тебе нужно научиться говорить «нет».
— Так и было?
— Так и было. Но я благодарна ему, он научил меня, если не быть сильной, то прятать слабость, защищаться. Ещё когда мы поженились, он предупредил меня: «Ты моя жена, и к тебе будут приходить актрисы, и пытаться решить свои проблемы через тебя. И ты должна так повести себя, чтобы сохранить с ними хорошие отношения и в то же время дать ясно понять, что дома ты мной не руководишь».
— Приходили?
— Многие приходили, и я до сих пор со многими дружу. А ещё Орлов меня научил защищаться юмором, когда хотят обидеть. Одна знакомая призналась, что внушает дочери: учись, мол, у Розы Захаровны, она умеет свою обиду в победу переиграть.
— И кто в вашей семье был самый мудрый?
— Орлов, конечно. Я не могу с ним тягаться. Он никогда ни в чём мне не отказал, никогда ничего не запретил. Он дал мне возможность реализоваться в театре как руководителю. Шутил: «Если тебя запереть дома на три дня, ты же можешь всё разрушить».
…Но сам от родного дома, театра и артистов далеко и надолго не уезжал. Хотя и интересно было с другими коллективами поработать, да и гастроли заметный приработок приносили в дом, но режиссёр считал: «Если ты строишь свой театр, то не можешь покидать его даже на полтора-два месяца. Потом и за полгода не наверстаешь». И ещё — артисты должны всегда видеть своего руководителя. Все знали: спектакль не может начаться без Орлова. Покажется в директорской ложе, соседней с кабинетом, и тогда только может уйти к ожидавшим его делам, семье или гостям.
— Он интересовался вашим мнением о спектаклях?
— Я была первым критиком его спектаклей, и довольно жёстким.
— Не щадили его?
— Не щадила, поскольку он из тех режиссёров, для которых важны не «режиссёрские находки», а целостность спектакля. Он ставил спектакль так, чтобы его замысел становился родным для актёра. И если спектакль получался, всю заслугу приписывал артисту, не получался — виноват режиссёр. Сейчас я могу это сказать, а раньше он бы запретил. Он многие свои замыслы обеднил, чтобы артистов не подставлять. Он говорил: «Это МОИ артисты». Зато у него в спектаклях царила «особая атмосфера». Но если кто из актёров разрушал её, не понимал его, он очень болезненно реагировал. А для меня табу наложил: «Ты мне про артистов ничего не говори, ты скажешь, и это будет сидеть во мне».
— Вы не ревновали его к театру, спектаклям, артистам?
— Я старалась свой театр дотянуть до его уровня. И однажды Орлов сказал: «Роза, какая же ты умница, у тебя такой репертуар!». Хотя многие и теперь не понимают, что мы делаем, относятся к ТЮЗу несерьёзно. Но театр нужен, дети читать перестали, так пусть классику изучают по нашим постановкам. Тем более, наша классика очень актуальна, современна. Например, наша постановка «Грозы» — это рассказ о семейных устоях, о том, что свою семью, своих близких надо защищать, ведь они и есть твоя Родина.
— А вам приходилось защищать Орлова?
— Наум Юрьевич был из тех интеллигентных натур, кто не повышает голос на подчинённых. И некоторые считали это слабостью, и открыто говорили ему в лицо. Его это не задевало, задевало меня. Ещё лет пять пройдёт, и многие оценят его силу. Он не был слабый, он строил театр. Да, он прощал многое, но чтобы сохранить стоящего артиста для труппы. Правда, если поведение артиста вредило имиджу театра — расставался с ним. Знаете, есть замечательный анекдот про силу и слабость руководителя. Лягушки попросили Бога: Бог, дай нам царя, у нас беспорядок в болоте. Бог бросил им Пень. И любопытные лягушки постепенно облюбовали его, стали греться на нём и делать все свои дела. Потом сами возмутились: ну что это за царь, если на него можно делать? Тогда Бог бросил в болото Гидру. И стало тихо и чисто на том болоте…
— А когда при вас Орлова называли слабым, вы «бросались на амбразуру»?
— Сразу не отвечала, ждала удобного момента, чтобы показать, кто прав, а кто — нет. Ко мне, кстати, многие приходили поделиться из его театра, даже больше, чем из моего. Но, странно, часто человек покидает театр и начинает звонить, приезжает, поздравляет. А «лицом к лицу — лица не увидать. Большое видится на расстоянии».
— Жалеете, когда от вас уходят?
— Один молодой артист как-то пришёл ко мне: «Хочу уволиться, зовут в другой театр». Я говорю: «Погоди увольняться. Возьми две недели, поезжай, посмотри. Если понравится, документы вышлем». Уехал и через две недели вернулся, спасибо сказал, что не отпустила. А когда Валера Егоров покидал нас, я ему обещала: «Валера, вот форточка в моём кабинете, она всегда открыта, и ты в любое время можешь залететь в неё, если меня не будет»…
Она любит… одиночество. Для неё одиночество — это момент пребывания наедине с собой. Она почувствовала такую необходимость, когда пришла в ТЮЗ. А научилась ему у Орлова. Наум Юрьевич закрывался в своём кабинете, и поначалу Роза очень по-женски обижалась. Но интуитивно позволяла мужу делать паузы в общении с женой и семьёй. Однажды Орлов заметил её обиду, объяснил: «Роза, мне надо поработать». И она стала тщательно оберегать уединение мужа, удерживала детей около себя, чтобы не тревожили. Их дочь росла такой же, не искала развлечений. И внучка, когда ей было только три годика, могла оставаться в одиночестве часами. Домашние гадали, что, мол, дитя малое там делает. «Не трогайте её, — просил Наум Юрьевич, — ребёнок занят собой. Орловым скучно с собой не бывает». «Одиночество — это большое благо для человека, — полагает Роза Захаровна. — И мне часто не хватает времени побыть наедине со своими мыслями».
— Когда вы один на один, о чём думаете?
— Да о чём угодно. Порой всплывают в памяти такие истории, о которых давно забыла. И сейчас уже не верится, что всё это происходило со мной. Перебираю в памяти нашу с Наумом жизнь, и понимаю, насколько мудро мы выстраивали её, причём, совершенно интуитивно… Мне не стыдно, что я неправильно прожила нашу с ним жизнь. Только одно беспокоит: когда он был беспомощным после страшного инфаркта, мне следовало больше добрых слов ему говорить. Но я боялась, что он подумает, что я могу допустить мысль, что его не будет. Я боялась обидеть его этой мыслью… Он попрощался только со мной, протянул губы для поцелуя. Не хотел, чтобы дочь видела его последнюю слабость. Этим поцелуем он силу свою передал мне, чтобы я детей защитила от горя. Дочь обижалась, не сразу поняла, что он только оберегал её.
— А если б снова да ладом, изменили хоть что-нибудь?
— Ничего. Ни за что. Наум дал мне столько, благодаря ему я состоялась как женщина. Можно жизнь прожить замужем и так не узнать, что такое быть женщиной. Он говорил: «Кто разбудит нашу Верочку?». Я никогда не боялась сделать что-то не так. Ему достаточно было посмотреть на меня иначе, чем обычно. Я начинала анализировать, что не так, и за столом, к примеру, превращала извинение в игру: мол, «и на старуху бывает проруха».
— И что такое любовь, по-вашему?
— Бог дал мне этот дар за что-то. Не знаю, за что… Какой бы уставший Наум не приходил домой после репетиций и спектаклей, ему хватало 15 минут, чтобы восстановиться. Часто повторял: «Как же я люблю свой дом». Дом у нас не супер-евро-модный, но все признают, что очень уютный. Благодаря, должно быть, обмену наших энергий, наших любовей. Мы никогда не сюсюкались, не произносили слов про любовь. Но однажды Наум сказал: «Когда ты спишь, Роза, я слушаю твоё дыхание». И у меня сердце тихонько так «ёкнуло»…
