+7(351) 247-5074, 247-5077 info@missiya.info

Свердловский юридический институт. Сентябрь 1965 года. В комитет комсомола входит высокая темноглазая девушка. «Мне нужно встать на комсомольский учет», – говорит она. За столом сидит молодой человек, смотрит приветливо: «Конечно. Давайте ваши документы. Откуда вы переводитесь к нам, из Самары? Что с общежитием? А спортом вы занимаетесь?» – и не дожидаясь ответа, записывает студентку в баскетбольную секцию, где играет сам. Он держится просто и по-дружески. Нет, нет, Люба Зотаева не влюбилась с первого взгляда, как школьница. Что-то зацепило. Такое необъяснимое, едва уловимое, сбивчивое. Это был лучший студент вуза, именной стипендиат, освобожденный секретарь комитета комсомола, мечта всех девушек института – Валера Пустовой. Любе в общежитии рассказали, что у него, конечно, есть девушка, очень хорошая.

– Нет, я не расстроилась, – вспоминает Любовь Николаевна. – Я подумала: такой интересный парень. Конечно, у него своя личная жизнь. Я не претендовала на него, что вы.

Люба пришла на баскетбольную тренировку один раз, поняла, что она не баскетболистка, и на этом ее спортивная карьера в институте была завершена. Она не искала встреч, они случались сами. Вот, например, группа студентов отправилась в поход. Пеший поход с громадными рюкзаками, набитыми тушенкой, с палатками, котелками, спальниками, гитарами… Мальчишки собирали дрова, девчонки деревянной палкой мешали в холодной воде картошку, приговаривая, что так моют в деревне для скотины, вечером у костра пели песни. Нет, Валера не играл на гитаре и не пел, просто оказывался рядом, и они болтали о пустяках. После похода он предложил: «А может быть, мы погуляем?».

* * *

Бродили по Свердловску, наматывая километры. Выяснилось, что оба любят военную лирику, причем, стихи молодых, никому не известных поэтов, погибших на фронте. Наперебой читали наизусть любимое. Оказалось, что оба слушают симфоническую музыку, мечтают попасть на концерт чешского скрипача, Яна Кавациука, вот он как раз приезжает с гастролями, пойдем в филармонию? О чем бы ни говорили – бывает же такое! – они думали и чувствовали одинаково.

На десятом свидании Пустовой сделал Любе предложение.
– Давай я сам тебе скажу об этом, – сказал Валера. – Да, у меня была девушка. Но я увидел тебя и понял: это мое. Так чего же нам ждать? Выходи за меня замуж.
Она не ответила ему сразу. Чувствовала себя неловко и странно. Он понял это и добавил главное: «Знаешь, что. Это не играет роли: „Да“ ты ответишь мне или «Нет». Я с ней расстанусь».
В апреле 1966-го Люба и Валера сыграли свадьбу.

* * *

Валера познакомил невесту с мамой. «Предупреди девушку, пожалуйста, что у тебя мама – еврейка,» – попросила сына Ольга Яковлевна. Такие были времена. Любовь Николаевна вспоминает, что и не поняла даже, что это: «У нас в Самаре не было такого, все одинаковые. Я не знала, что это значит». Ольга Яковлевна, начальник сталеплавильной лаборатории ЧМЗ, сама как будто сделанная из стали – литая, стойкая, несокрушимая мама – проживет с ними всю жизнь.

Родители Любови Николаевны тоже приняли Валеру хорошо. Папа, Николай Павлович, для торжественной встречи побежал в ресторан на вокзале, чтобы купить приличный алкоголь. Зять, чтобы произвести впечатление, воздал напиткам должное и с тестем быстро подружился. «Это ж надо, – приговаривал тот, – У меня зять – Дзержинский!» В его понимании милиция и КГБ были равны – потому что стоят на страже закона.

* * *

Как первый студент института Валера мог выбрать любое распределение: и КГБ, и суд, и адвокатуру, и аспирантуру. Он решил по-своему: «Я в милицию пойду». В милицию! Куда попадали только двоечники и троечники, потому что больше никуда их не брали! А тут – звезда факультета, человек выдающихся способностей, с фантастическими карьерными перспективами… в милицию? Никто ничего не понял. Люба тоже не поняла и удивилась. Он даже не советовался с ней, сам все решил.

– Ну ты, конечно, пижон, – сказала ему молодая жена. – Тебе лишь бы выпендриться? Всех удивить?

Он объяснил, конечно. Он объяснил, что это настоящая мужская работа, реальная, на земле. Что надо работать и стараться, чтобы мир стал лучше. Конечно, романтизм. Сейчас Любовь Николаевна сама не понимает, как ей, в 21 год, хватило мудрости не спорить и не пытаться изменить его решение. Каким-то тайным женским чутьем она поняла: нет, не надо. Так повелось с самого начала, и так было всегда.

– Я хотела быть около него, – говорит Любовь Николаевна спустя много лет. – Как бы он ни решил, что бы он ни выбрал для себя, я это принимала. Да, мне не все нравилось. Жизнь есть жизнь. Да, мне думалось, что можно как-то по-другому. Я ему, конечно, сообщала об этом. Но я понимала: значит, он не мог просто иначе. Вот и милиция…

Однажды выбрав милицию, Пустовой ни разу не разочаровался. Верил, что даже один человек может многое сделать. Люба Дон Кихотом не была и понимала, что мир не изменить. Но она любила мужа, а он не мог не попытаться. Он так решил, значит, ему важно, ему интересно.
И потом, когда наблюдала, как рассыпаются семьи, или как всю жизнь, каждый за свое, воюют супруги, она ясно осознавала: они с Валерой всегда на одной стороне. Это и есть любовь. Это ее высшая ступень – дружба.

* * *

Наивный романтический интеллигентный юноша, влюбленный в классическую музыку, пришел спасать мир от негодяев в РОВД Металлургического района. И с энтузиазмом принялся распутывать преступления о краже белья с веревки во дворе. У него отлично получалось. «Да что за Пустовой у вас тут появился? Уж больно умный!» – ворчала Магдалина Леонардовна Рихтер из прокуратуры, которая контролировала деятельность милиции и не находила, к чему придраться.

Молодой сотрудник прокуратуры Любовь Пустовая, которая последовала за мужем в Челябинск, задавала ему каждый вечер миллион вопросов и советовалась по каждой мелочи. И он однажды сказал: «Значит так, Матильда. Мы на работе это перемалываем весь день и еще дома должны обсуждать? Нет и нет. Это железное правило. Разговоров о работе дома не будет».

– Я даже плакала от обиды, – вспоминает Любовь Николаевна. – Мы сначала, и правда, очень старались, но железное это правило так и не исполнили. Все обсуждали, все равно.

Матильда – домашнее прозвище. Уже никто и не вспомнит, почему Валера так ее назвал, еще в первые месяцы знакомства.

* * *

Пустовой, конечно, почти все время был на работе. И работал допоздна, и ночью, вдруг звонок – вскочил и бежать. Люба подскакивала с мужем, а потом сидела на широком подоконнике сталинской квартиры на Сталеваров, поджав ноги, ждала. Всю ночь, пока не приедет. Как примирить себя с риском, который мужу положен по умолчанию? Что говорит себе женщина, которая не знает ни одной молитвы? «Нет, нет, не обязательно должно случиться что-то страшное, – повторяет она. – Господи, хоть бы там все было нормально. Господи! Хоть бы там все обошлось».

Лучший друг Пустового Виталий Масленников был убит вот так, когда выехал поздним вечером на стрельбу: какой-то пьяный палил с балкона. Это нельзя взять и вычеркнуть из головы.

Но давайте дорисуем картину полностью, как есть. Наступил момент, когда жена не встала вместе с мужем ночью, не проводила на вызов, а только крикнула вслед: «Я надеюсь, ты новую шапку не надел?». Валерий Павлович с юмором описывает это в книге «Звездочки прожитых лет». Жизнь есть жизнь, и даже к смертельному риску, оказывается, можно привыкнуть.

Она собирала каждую заметку о нем, даже самую крошечную. С 1966 года и до последних дней. На антресолях хранятся толстые кожаные портфели, распухшие от газет.

* * *

Пустовой – харизматичный, обаятельный, веселый – всегда привлекал женщин. Конечно, Люба устраивала сцены со слезами. Однажды на ее приступ ревности муж отреагировал лаконично: «Если ты уйдешь, я жить не буду».

– Я по глупости поверила, – улыбается Любовь Николаевна. – Молодая была. Подумала: а ведь у нас в сейфе пистолет. Вдруг, и правда, застрелится? Конечно, осталась. И сказала себе так: «Есть множество дел, которые мы делали и будем делать вместе. Есть любовь, дружба и уважение. Он мне не только муж – он мой большой друг. Это важнее, чем внимание каких-то женщин. Ну и пусть, подумаешь, господи. Такой интересный мужчина, как же иначе?» И больше не было никаких сцен.

* * *

Про деньги в доме не говорили. Было так: нет возможности – не покупаем. Занимаем на что-то крупное – отдаем. Берем в кредит (в магазине, без процентов!) – выплачиваем.

Нормальная советская семья. Обходились тем, что есть. Любовь Николаевна феноменально спокойно относилась к своему гардеробу. Ей обновки привозил из командировок Валерий Павлович. Он сам подбирал жене платья, юбки, блузки. Да-да, по размеру, по цвету, по фасону, по моде – покупал без примерки, на глаз. Подружки сторожили: Валера привез что-то очень красивое, вдруг Любе не подойдет. Все подходило исключительно. И даже на выход в свет наряд жене выбирал сам: «Так, Матильда. Иди-ка лучше вон то платьишко надень. Вот, хорошо».

В последние дни, незадолго до ухода, он подозвал одну из ее близких подруг и наказал: «Ты уж присматривай за моей Матильдой. Ты контролируй. Она ведь как наденет что, так и носит, не снимая. Ты ее по магазинам води. И следи, чтобы покупала себе что-нибудь новое».

Между ними не было никогда сусальности, сюсюкания. Пустовой не любил эти нежности, и даже подтрунивал над женой, чтобы не очень-то зазнавалась. На 30-летие семейной жизни подарил Любе натюрморт художницы Ваксман: в вазе на столе стоят розы, и парочка бутонов чуть увяла.

– Как хороши, как свежи были розы, – прокомментировала Любовь Николаевна. – Ты намекаешь, что все уже увяло?
– Подвяло, – парировал Пустовой. – Но кое-что все же еще есть.

Никаких чувств напоказ, только в разговоре с кем-то вдруг обронит: «Ой, а Матильда-то у меня…» – и глаза засветятся таким теплом. И не надо ничего говорить.
Он не видел, что я старею, – вспоминает Любовь Николаевна. – До последнего считал, что я еще ничего. Я много думала об этом… Наверное, он в самом деле меня любил.

* * *

В 90-х, когда с деньгами творилось что-то непонятное и все в одночасье стали нищими, Любови Николаевне, в то время преподавателю вуза, предложили поработать в банке. Она согласилась и стала юристом в Калининском филиале Челиндбанка. Вспоминает сейчас, что каждую неделю выдавали какие-то деньги (тогда считали миллионами!), и она не понимала, откуда столько, и правда ли, что все это ей. Коллеги в банке смеялись. Любовь Николаевна, человек увлеченный, стала с нуля создавать юридическую службу.

Она звонила по телефону, вела переговоры, спорила… А, надо заметить, голос у Пустовой – как у профессионального лектора: звучный, сильный. И вот она этим звучным голосом весь день разговаривает и ужасно раздражает молчаливых банковских служащих.

– Однажды вечером Валере говорю, – вспоминает Любовь Николаевна. – «Наверное, не стоит мне работать здесь. Знаешь, они другие. Мне там плохо, что мне делать с собой?»

Муж выслушал молча, кивнул. На следующий день… Обычный рабочий день. Стук в дверь, в кабинет входит Валерий Павлович. «Я, – говорит, – тут мимо ехал. И решил посмотреть, чем же моя жена на работе занимается?» Любовь Николаевна растерялась только в первую секунду. Представила мужа. Он уселся на стул и целый час… Он просто разговаривал. Говорил о том, о сем, рассказывал что-то смешное. И все. За этот час он обаял всех так, что в банке стали считать его лучшим другом и потом долго приглашали на свои торжества. И больше Любовь Николаевну никто не обижал.

* * *

Когда так случилось, что Валерий Павлович слег… Пустовой – такой масштабный, неугомонный, общительный, он же бегал каждое утро, в любую погоду! – вдруг обездвижен, и это навсегда.

Не было дня, чтобы в доме не толпился народ. Это не художественное преувеличение. Врачи, художники, спортсмены, коллеги, друзья, дети, студенты юридического института – кто угодно мог прийти когда угодно. Именно тогда создавалась книга «Звездочки прожитых лет», Пустовой надиктовывал воспоминания журналисту Альбине Золотухиной и вместе с ней каждую главу редактировал. Он хотел общаться, привык быть на виду, а еще столько планов…. Дверь была открыта с утра, и в 11 вечера Любовь Николаевна шла ее закрыть. Потом – накормить, перестелить постель, умыть, сделать укол…

– Я думаю, что очень виновата перед Валерой, – вдруг признается она сегодня. – Я все крутилась, крутилась, в доме люди, ему нужен был уход, сама не понимаю, как я это вынесла, но… Надо было мне просто остановиться, сесть рядом с ним. Подержать за руку. Обнять, поцеловать. Помолчать. Побыть вместе. Не успела. Не успела. Он, конечно, понимал, что с ним происходит. Томик Симонова (та самая военная лирика, которая когда-то сблизила их) лежал на тумбочке у изголовья. Он читал стихотворение «Хозяйка дома». И вдруг заплакал. Первый раз за всю жизнь.

...Но вот наступит мир, и вдруг к тебе домой,
К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча,
Как в дни войны, придут слуга покорный твой
И все его друзья, кто будет жив к той ночи.
Они придут еще в шинелях и ремнях
И долго будут их снимать в передней -
Еще вчера война, еще всего на днях
Был ими похоронен тот, последний,
О ком ты спросишь: «Что ж он не пришел?»-
И сразу оборвутся разговоры,
И все заметят, как широк им стол,
И станут про себя считать приборы.
...Но если опоздать случится мне
И ты, меня коря за опозданье,
Услышишь вдруг, как кто-то в тишине
Шепнет, что бесполезно ожиданье, -
Не отменяй с друзьями торжество.
Что из того, что я тебе всех ближе,
Что из того, что я любил, что из того,
Что глаз твоих я больше не увижу?
Мы собирались здесь, как равные, потом
Вдвоем — ты только мне была дана судьбою,
Но здесь, за этим дружеским столом,
Мы были все равны перед тобою.
Потом ты можешь помнить обо мне,
Потом ты можешь плакать, если надо,
И, встав к окну в холодной простыне,
Просить у одиночества пощады.
Но здесь не смей слезами и тоской
По мне по одному лишать последней чести
Всех тех, кто вместе уезжал со мной
И кто со мною не вернулся вместе.

– Я поняла, что он думает, как он уйдет, а я останусь, – Любовь Николаевна и сейчас не может сдержать слез. – Он думал, как я буду жить. Он почти с каждым из наших друзей переговорил: чтобы меня не оставили, не бросили. И они девять лет меня не оставляют.

* * *

– После похорон жизнь закончилась, – продолжает она. – Я думала, что мне не придется ходить в магазин, я ведь скоро тоже умру. Мне все равно ничего не понадобится больше.

42 года прожито вместе. В доме ничего не изменилось. Вот картины, которые Пустовой всю жизнь собирал. Вот его портрет, созданный Еленой Щетинкиной, про который друзья говорили: «Как же она тебя ненавидит!». Щетинкина писала его в момент, когда Пустовой принял решение уйти из милиции. Боль в глазах, такая боль… Вот те самые розы, чуть увядшие. Вот книги, на тех же полках, в том же порядке, он их перебирал, уже будучи в коляске. Вот фотографии, где они с Любой, так естественно рядом, так просто. Ее голова всегда в наклоне – к нему.

– Не получилось умереть, – качает головой Любовь Николаевна. – Он во мне, всегда. Я стараюсь что-то делать для Валеры. Вот составила каталог картин, книжку про мемориал Масленникова. Разобрала наш огромный архив. Есть музей в 47-й школе, ему посвященный. И его друзья меня все время теребят. Словом… Я даже с вами сейчас разговариваю – потому что это для него.

Pin It on Pinterest

Share This