Александр Кузьмич Тащев – человек в нашем городе известный. Доктор экономических наук, профессор, академик Академии инженерных наук РФ, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, с 1963 по 1988 годы был проректором ЧПИ по учебной работе. Это он выводил институт из провинциальных в число вузов государственного значения. На вопрос о том, как же удалось добиться стольких результатов, Александр Кузьмич отвечает: «Я всегда придерживался своей линии».
Александр ТащевАлександр Кузьмич, кем вы мечтали быть в детстве?
Не помню, чтобы мечтал о чем-то. Я не успел опылиться, как пошел работать, некогда было мечтать. Знаете, как мы развлекались в детстве? Прут от куста берешь, садишься верхом – на лошади едешь. Обруч с бочки проволокой обернешь – на машине катишься. Такое неказистое детство.
Когда переехали в Челябинск из родного села Макушино, город произвел на вас какое впечатление?
Я приехал сюда жить в 1943 году, но и до этого бывал в Челябинске, поэтому город знал. Мой отец часто приезжал сюда с отчетами, ну и я с ним. Пока он работал, я болтался по городу. По сравнению с нашей деревней Челябинск, конечно, производил впечатление.
Отец был инвалидом, он всегда говорил мне: «Получи образование, вдруг останешься без ноги или руки, никто работать не возьмет, а так хоть специальность будет». Война же шла, наша деревня стала переполнена ранеными. В общем, я окончил восемь классов школы и уехал. Мать нашла каких-то дальних родственников, написала им, обо всем договорилась. Я приехал к ним жить на Первомайскую 1, в то время там был маленький такой домик. Родственники эти меня приняли. Днем я к ним явиться не мог – тесно очень, а вечером мне стелили спать под столом. Потом я оттуда ушел. Мама опять нашла каких-то знакомых – диву даешься, как во время войны умели их разыскать – и я переехал в район ТЭЦ. Денег не было, и за жилье приходилось рассчитываться продовольствием. Раньше, хоть и были стеклянные банки, масло наливали в бутылки поллитровые, это и была плата. Мама мне присылала поездом эти бутылки топленого сливочного масла, я ими потом рассчитывался за все те четыре квартиры, которые в войну прошел. Хозяева еще эти бутылки в горячую воду ставили, боялись, что лопнут. Ох, до чего народ глупый был…
По приезду вы начали работать на заводе ЧТЗ?
Да, я окончил девятый класс заочно, работая на заводе. Мне на это потребовалось два года. Потом в школе рабочей молодежи я окончил десятый класс. Так и учился, работал, да мотался по квартирам. Все успевал. Не имея 18-ти лет, я получил на заводе сокращенный рабочий день. Мне выдали пропуск, который позволял проходить на завод в любое время. Эта штука оказалась для меня золотой вещью. Я стал ночевать на заводе, спал на танковых чертежах, щетка и полотенце у меня были за шкафом. В конце войны нам, работникам завода, выделили участки для посадки картофеля. Где я взял семена для посадки, не помню, но свои полсотки засадил и жил припеваючи – у меня была картошка. Я был счастливый сытый человек.
Многие ваши сверстники попали под последний военный призыв. У вас была бронь?
На заводе была бронь. Потом я получил повестку по призыву в армию. Немедленно продал хлебную и жировую карточку, всех оповестил. Человек пятнадцать пришли ко мне на проводы. Мы напровожались так, что я лишнего перебрал и проспал. Прибежал на построение к военкомату – все, опоздал. Меня зарегистрировали с тем, что я все-таки пришел. Спустя время объявили еще списки, но туда я уже не попал.
Как интересно судьба складывается.
Остался я без карточки на хлеб и без жировых карточек. Хотя бы не уволился с завода, не успел. Ну и картошка у меня была, это вы уже знаете.
Теперь не щемит сердце за современное состояние завода?
Я часто бывал на заводе, когда уже был экономистом, и всегда тяжело на сердце становилось от того, как там грязно. Главное, внедрялось что-то новое, и вот среди этой грязи два-три станка новых да стоит. Но сердце щемило невозможно.
Уже после войны начались разговоры всякие, Сталина критиковали, якобы каждый человек был винтиком. Я никогда не чувствовал себя винтиком. Когда я шел через проходную, я чувствовал себя массой, нас было десятки тысяч, и это было такое непередаваемое чувство сопричастности ко всему. Не было «меня», были «мы». С кем бы я ни разговаривал потом об этом, никто не может меня понять.
Я приходил на завод к семи утра, шел через проходную, потом по цехам. Я сам по себе изучил всю технологию, прошел три кузнечных цеха, не зная, что такое молот и горизонтально-ковочная машина. Я все это прошел и увидел своими глазами. Потом у меня был цех заготовок для механической обработки и цех, где делают штампы. Никто меня не направлял, никто не запрещал, не ругал, не останавливал, я своим нутром все чувствовал и шел. Один раз меня начальник отправил на совещание к главному технологу завода, и я там выступал. Сейчас со страхом это вспоминаю – как я мог?! Там же люди с опытом, знающие все, и вдруг я, самоучка, там выступал. Видимо, в молодом возрасте, если у тебя есть желание, и ты что-то познаешь, то идешь напролом.
Разговаривая с вами, понимаешь, что многие тридцатилетние могут только позавидовать вашему блеску в глазах.
А вы знаете, как я, деревенский парень в бурках, пошел к председателю приемной комиссии узнавать, можно ли мне поступить в институт, и это имея на тот момент восемь классов образования? Пришел и говорю – хотел бы поступить. Там увидели, что я такой, непонятно какой, и сказали: «Если бы у тебя было 9 классов, мы бы тебя приняли. Но у тебя восемь, поэтому принять не можем». Но желание у меня было сильное, и я потом поступил все-таки. Окончил ЧПИ в 1951 году, тогда ректором назначили Сычева. Ему нужно было организовать кафедру экономики, и он стал соображать, как это сделать. Узнал, что я работал на заводе, пригласил меня и сказал, что надо дальше учиться. Я согласился. Меня распределили в город Касли на Машиностроительный завод. Никто отменить этого решения не мог. Ректор даже обратился в обком партии, чтобы меня не посылали. Сначала пытались туда-сюда – невозможно, а потом нашли выход, и меня оставили в институте. Аспирантуры тогда еще не было, я остался лаборантом на кафедре металловедения.
Можно сказать, вы застали период становления ЧПИ.
Я в свои 85 лет сам для себя подводил итоги. До этого возраста я был бодрый, бегал по этажам, танцевал. Вроде пять лет только прошло, а я теперь совсем другой. Так вот когда я поводил итоги, то задался вопросом, что я сделал для института? Во-первых, я создал школу экономистов в Челябинске – их не было, они появились. Только с нашей кафедры больше десяти человек стали докторами наук, и это в Челябинске! Причем нельзя сказать, что кто-то как-то: один защищался в Ленинграде, второй в Москве и так далее. Это сейчас стало легко защищаться, потому что советов много. Меня поражает, когда люди за два года пишут три монографии или наоборот. Это же не монография, а компиляция фактов. Во время моей защиты в Свердловске, Бенуни, был такой старичок, воспротивился: «Куда он лезет!». А сейчас чем моложе, тем лучше.
Второе, что я сделал, и что мое начальство никак не хочет замечать, так это то, что вуз вышел на мировую арену не благодаря науке, а благодаря учебному процессу, деловым играм, техническим средствам обучения, то есть благодаря тому, чем я руководил в течение 25-ти лет. Сколько наград получено, сколько конференций проведено, сколько поездок было. Институт прогремел и стал известен всей стране.
Расскажите, как в 1967 году вы побывали в Англии?
Это была интереснейшая поездка, в основном там были представители прессы. От каждой республики направили по одному человеку и от России два, я попал в эту самую двойку. Цель нашей поездки была в чтении лекций о высшем образовании в СССР.
Англия была как другой мир, мы вообще не могли ее понять. Шли как-то по ночному Лондону и встретили англичан, пытались с ними говорить, а они не могли поверить, что мы из России. Тогда кто-то один показал паспорт, потом за это от нас получил.
Отношение к нам было не совсем дружелюбное. Интересно получилось со встречей англо-советской дружбы, куда мы принесли с собой водку и хрустальную вазу (нам ее вручили перед отъездом специально). Потом в газете написали, что «эти русские как всегда опоздали». Действительно, мы опоздали, потому что не распоряжались транспортом, он пришел с опозданием. Второе, что они написали – «преподнесли что-то стеклянное». Одним словом, ничего приятного не написали. Зато когда встретились, впечатление было другое. Все с удовольствием пили и нашу водку, и их вино. Пока все не выпили, не ушли. После той заметки наш руководитель со страху побежал в наше представительство Российское, мол, как быть, такая штука, не успели приехать, как такой ляп в газете. Там говорят: «Успокойтесь. У нас ансамбль „Песни и пляски“ выступает тут уже вторую неделю. Залы переполнены, а ни одной строчки об этом нет. Вы не успели приехать, а про вас уже написали. Что вы расстраиваетесь!».
Тогда вы увидели общество, организованное со всем на других принципах. Как вы это восприняли?
Мы поодиночке не ходили, и мнение свое не всегда имели. Когда были в большущем универмаге, то изобилие товаров, конечно, поразило, но я не могу сказать, что меня это задело или стало таким уж сильным впечатлением. Хоть нас и кормили, мы почти время ходили полуголодными. Только когда нас впервые привели в итальянское кафе в полуподвальном помещении и накормили итальянскими макаронами с мясом, то мы наелись от пуза впервые за все время пребывания в Лондоне. Вот когда мы почувствовали, что рынок есть рынок, потому что они находятся в подвале, поэтому у них подешевле и посытнее, а нас вроде кормят в приличном ресторане, а там все дорого и обсчитано. Это я запомнил. Еще в Лондоне я увидел на женщинах колготки! Они там ходили в юбках коротких, садились, забросив ногу на ногу. Я вроде и не хотел смотреть, а глаза сами собой поворачивались в их сторону. В Москву я вернулся в воскресенье, вышел на площадь возле гостиницы «Москва», в переходе шли все в длинных платьях и пальто, а я подумал – вот деревня.
Александр Кузьмич, когда к вам пришло осознание того, что плановая экономика не справлялась со своими задачами?
Я не мог поверить, что рынок все устроит, я и сейчас не верю. Рынок ничего сам не устроит, он же весь регулируемый, и сейчас не хуже, чем в прежние времена. Все эти современные объединения – это регулирование, но только другими методами.
Экономика интересна тем, что находится на стыке гуманитарных и естественных наук. Иными словами такая психология в математике, правильно?
Да, и политика, и психология, все там есть.
Говорят, что в советское время экономика, как наука, была в загоне?
Экономика существовала и развивалась. Много книг было написано, но никто в жизнь никакую экономику не претворял, она шла сама по себе. Я почувствовал экономику в жизни, когда делал дипломный проект. Она увлекала меня, можно сказать, она была моей мечтой. Экономика с политикой связаны так, что не отличишь. Когда я слушал лекции по экономике, которые мне читали, то ничего не мог из них извлечь. Нам говорили о достижениях сплошными цифрами. Учиться всему самому было тяжело, тем более в вузе, где экономики никогда не было, и учебников не было тоже.
Вы в своих работах много внимания уделили эпохе переходного периода от планового хозяйства к рыночному. Теперь, когда прошло почти 25 лет с реформ Гайдара, вы можете сказать, закончился ли переходный период в России?
Нет. Никакого переходного периода не было еще. Куда мы перешли? Ну куда? Да, у нас появилась частная собственность и совершенно непонятная конкуренция, но ничего больше. Экономика у нас не рыночная, а воровская. Она такая на 80 процентов, это точно. А реформа Гайдара была попросту безобразной.
В высшей школе экономики говорят о Гайдаре, как об Адаме Смите в России, он чуть ли не святой, особенно в среде либеральных экономистов…
Все, что делалось тогда, делалось не от ума, а с желанием моментально разрушить общественную собственность любыми путями. Вот ее и разрушили, она перешла в частные, непонятно какие руки. Дальше возврата нет. Вперед идти вроде некуда, и назад тоже невозможно.
Если вы скажете это в Высшей школе экономики, то отзывы будут совсем другие.
Ой, что вы! Высшая школа, на мой взгляд, это чирей в нашем теле. Страшно, что иную точку зрения мало кто высказывает, а с другой стороны, навысказывались уже. Все отвыкли работать по-настоящему. Сегодня здоровые мужики – охранники и продавцы.
Это же рациональный подход – можно много работать физически и не получить ничего, или весь день просидеть охранником и получить хоть что-то.
Вот все кричат о малом предпринимательстве. Я за него, оно дает рабочие места, но с ним мы не выйдем из кризиса и не будем передовой страной никогда. Если мы не найдем научного решения проблемы, то с места не сдвинемся. Америка нашла массовое производство, там колоссальные прибыли. А что мы изобрели за последнее время, что мы сделали? Может, что-то и сделали, но не знаем об этом? Чего мы ждем? Выхода из кризиса с малым предпринимательством? Это смешно.
То есть вы за широкое участие государства в экономике?
За широкое участие, за то, чтобы оно занималось наукой, без которой мы ничего нового не найдем – ни технологий, ни новой продукции. Люди малого предпринимательства находят себя, они делают интересные вещи, но все это не двинет экономику вперед.
Давайте поговорим о вашей работе в вузе?
Давайте лучше о том, как изменилось высшее образование.
Хорошо, убедили.
Раньше тоже бывали разные студенты. Кто-то хорошо учился, кто-то плохо, но все они так или иначе старались. Мне говорят, что я всем помогал. Например, Ткаченко, фотограф, он учился и увлекался фотографией, из-за чего вовремя не сдавал сессию. Можно было формально подойти и поставить точку, а можно было узнать, чем занимался человек? Если он запустил учебу, потому что увлекся, то почему не дать возможность исправиться? Студент, в первую очередь, человек – такое было к ним отношение, и студенты это чувствовали. Как-то раз одна девочка пришла ко мне, потому что завалила что-то и призналась, как была изнасилована. Это что-то небывалое – прийти к молодому декану и рассказывать такие вещи. Значит, я что-то делал, раз среди студентов ко мне было доверие. Но сейчас студенты не хотят учиться, а желают иметь диплом. Зачем – неизвестно.
Расскажите подробнее о создании факультета экономики и предпринимательства?
К тому моменту мы поняли, что слишком много наготовили инженеров. Их полно, а толку никакого. Вот какая нехорошая идея пошла. Их, правда, было много, но их и нужно было столько! Никогда все инженеры не станут стопроцентными изобретателями, также как и в любой другой сфере. Всегда из тысяч выйдут единицы или десятки тех, кто будет что-то двигать вперед. Остальные грамотные специалисты будут выполнять текущую работу. Так вот вдруг кто-то объявил, что инженеров слишком много, и надо готовить других работников. Это тоже было правдой, мы отстали и в торговле, и в быту.
Таким образом в вуз пришли деньги?
Да, все превратилось потом в деньги, и не только в ЮУрГУ, а везде. Я был тесно связан с Уральским политехническим институтом. В то время, как там я сидел в грязи, в нашем вузе была чистота. Денег вроде не было, а чистота была. Это было разительно, и мы выглядели хорошо. Хотя существовал анекдот о том, что преподаватель на работу шел не за деньгами, а чтобы работать, и это было правильно. Платить–то не платили, а работали мы вовсю. Потом и преподаватели стали портиться. Деньги всех портят.
Сегодня за факультетом идет нехорошая слава, якобы учатся не студенты, а деньги их родителей. Это возможно преодолеть?
Я хорошо знаю свой факультет и свою специальность, здесь все неоднозначно. У нас есть очень интересные студенты, их даже много. Такие студенты к концу обучения своими знаниями порой доходят до уровня выше преподавательского. Есть и вторая часть – там те, кто учиться не хочет. Что ж теперь, факультет желает иметь деньги. Он будет дураком, если не будет их хотеть. Скажу так: требования у нас более высокие. Бывало, что мы отчислили студента за неуспеваемость, он переводился на другой факультет и там успевал.
Вы больше не преподаете?
Я закончил встречаться со студентами, когда мне было 85. Думаю, им мало приятного было бы смотреть на мою кислую физиономию.
Говорят, надо вовремя уйти.
Да, и я ушел вовремя. С должности проректора меня не отпускали. Я подал одно заявление, мне сказали – поработай. Я подал второе и обосновал, что уже стар для того, чтобы перейти на новую систему образования. Наступит момент, когда придет новый человек и скажет, что я неправильно все делал. Так пусть он придет и начнет с самого начала. После такого обоснования меня освободили.
Что бы вы пожелали своим ученикам сегодня?
Я бы сказал им, не верить всему, что говорится, уметь найти, что принять, а что не принять. Для этого нужно иметь знания и экономическое мышление. Если нет такого мышления, можно вызубрить сколько угодно учебников, а экономистом не будешь. Я отлично понимаю, что вернуться к старой системе нельзя, да и не надо. Мы пропустили это время.
Как вам кажется, жизнь и люди сильно изменились?
Мир движется вперед, и люди меняются. Сегодня с техникой дети обращаются, шутя. Идет развитие человечества и одновременно одурение какое-то.
Что бы ни происходило, я спокойно придерживался своей линии, даже в ущерб себе. Я всегда действовал напрямик. Один раз Герману Платоновичу Вяткину показалось, что я его подсиживаю. Так я ему сразу в глаза и сказал, что был бы несчастным человеком, стань ректором. Я был проректором по учебной работе, и это мое. Я не хотел заниматься ничем другим. Всегда легче сказать прямо, получить ответ и не иметь больше вопросов. Мне всегда хочется передать в своей жизни то, что полезно. Ведь сейчас прийти к начальнику невозможно, надо записаться заранее, да еще и не запишут. Ко мне никто не записывался. Я любил с людьми разговаривать, и не просто ответить – да или нет, а разговорить, узнать, что случилось, как поступить. А если кто по блату что от меня хотел, так я это быстро понимал и говорил: заходить по двое. Друг при друге у них язык уже не поворачивался лишнего сказать.
Вы верите в судьбу?
Позади вас стоит статуэтка, она называется Фортуна. Получается, что верю.