За всю свою жизнь я соткала три ковра. Первый ковер, наверное, у всех одинаков – это цветы. Это мечты. Когда кажется, что вся жизнь впереди и ты никогда не постареешь. Второй – это трудности. Это горы, переходы, даже пустынные места. То взлеты, то падения. И, конечно, слава. В этом отношении, я была баловень судьбы. А третий ковер – это одиночество. Безысходная пустыня. Это финал жизни. То не ветер ветку клонит, Не дубравушка шумит – То мое сердечко стонет, Как осенний лист дрожит…
В 1963 году я приехала в Челябинск из Магнитогорска. С одним чемоданчиком. За моими плечами была школа-десятилетка, работа воспитателем в ремесленном училище, драматические курсы, работа главным балетмейстером и неудачный брак. Я всегда была слишком категорична и очень трудно прощала. Я не могла оставаться в Магнитогорске. Мне предлагали вести полупрофессиональный коллектив в Кемерово. Но я поддалась на уговоры и приехала в Челябинск на должность главного балетмейстера ансамбля Народного Танца при театре ЧТЗ, которым руководила Наталья Николаевна Карташова.
В детстве мама отвела меня в балетную студию. Но началась война, и студию закрыли. А в 1944 году открылись курсы молодых специалистов, и я поступила на драматическое отделение. Я была мастером слова, мне пророчили большое будущее. Как все-таки в жизни все интересно устроено – останься я на драматическом отделении, и жизнь сложилась бы по-другому.
На одном из занятий, где мы что-то танцевали, меня увидела Наталья Николаевна Карташова, известный тогда хореограф. Она подошла ко мне и сказала: «Вам сам Бог велел танцевать. Переходите на мое отделение». Она договорилась с директором, и мне разрешили посещать и драму, и танцы. Так решилась моя судьба.
Мой первый танец, в котором я участвовала, назывался «Лучинушка». Это композиция, в которой показывались представители русского сословия. Наталья Николаевна сказала мне: «Я хочу поставить тебя в Лучинушку“. А я отвечаю: «Можно я сама себе роль выберу?» Она удивилась: «Это какую же?» «Крепостной актрисы». У меня дома была открытка «Крепостная актриса». Она произвела на меня очень сильное впечатление. На ней изображен барин, который вырывает у крепостной актрисы младенца, а она рыдает.
«Ну-ка, покажи». – сказала Карташова.
И я начала показывать. Я так вжилась в роль, настолько мне удалось пластикой, движениями передать, что барин надо мной издевается, толкает, вырывает из моих рук ребенка. Я плачу, взываю к Богу, прошу у него помощи, защиты. Сама сейчас удивляюсь, девчонка совсем была, понятия не имела, как молиться, а показывала. Наталья Николаевна была поражена. Эта сцена вошла в танец. Музыка для него была «Догорай, гори, моя лучинушка». Когда мы показывали этот танец, в зале стояла гробовая тишина.
...Кадриль моя сердечная,
старинная, но вечная,
Фабричная, колхозная,
смешная и серьёзная...
Мне очень везло в жизни на людей. Я танцевала сердцем, но не владела техникой танца, и этих знаний мне, конечно, не хватало. В то время не было ни культпросветучилищ, ни институтов Культуры. Мне помог Михаил Александрович Шумский. Это был преподаватель от Бога. Он закончил хореографическое училище Мариинского театра, но его ранило на войне и танцевать он уже не смог. Он стал со мной заниматься, и уже через месяц я была солисткой.
Через некоторое время Наталья Николаевна Карташова переехала в Челябинск. На место главного балетмейстера хореографического коллектива Дворца культуры металлургов приехала Раиса Абрамовна Штейн. Удивительнейшая женщина, двадцать пять лет она была солисткой Большого театра, всю свою жизнь посвятила искусству. Ее муж был интендантом армии Рокоссовского, и во время войны был репрессирован и расстрелян. А Штейн дали двадцать четыре часа на то, чтобы уехать куда-нибудь подальше из Москвы. Так она попала в Челябинскую область.
В 1951 году коллектив под руководством Штейн поехал в Москву. Мы должны были выступать на правительственном концерте. Для нас это было важное событие. И я, девушка с периферии, не сразу оценив масштабы столицы, оставила где-то свой чемодан, решив, что на обратном пути его возьму. Но, естественно, когда мы вернулись, никакого чемодана не было. А в нем костюм мой и моей подруги. Нам нужно переодеваться для репетиции, а у меня все в чемодане. Я думала, Штейн из меня всю душу вытрясет. Для нее этот концерт был очень важен, она мечтала, чтобы ее коллектив отлично выступил на правительственном концерте, так как она была широко известна в творческих кругах. Ее могли оставить в Москве, если мы хорошо выступим. И тут я со своим чемоданом… Тем более я уже была репетитором, сама должна была следить за коллективом, а оказалось, что даже за собой уследить не могу. Но что делать? Надо как-то выходить из положения. Нас привели в костюмерную – ничего не подходит. Тут уже были подключены все старинные друзья и знакомые, и, слава Богу, чемодан был найден.
Мы готовимся к выступлению, и вдруг нам говорят, что на концерте будет присутствовать Сталин. Как все отреагировали? Конечно, испугались. А я решила – если есть возможность увидеть Сталина, надо его рассмотреть хорошенько. Мы выходим на огромную сцену, нас всего восемь человек – четыре пары, мы танцевали кадриль. Сталин сидит один в ложе над сценой, то есть совсем близко. И я с партнером, когда нужно было по танцу обойти круг и вернуться в центр, веду его не по тому пространству, которое нам отмерили, а захватываю больше и иду прямо на ложу. И не на партнера смотрю, как нужно, а на Сталина. Покосилась немного на Гришу – у него глаза испуганные, рот открыт. Я его встряхнула, тихонечко так говорю: «Гриша, ну-ка очнись! Улыбочку!» А у него ноги ватные, он перепугался. А нужно еще по музыке, по движениям уложиться, чтобы все правильно было. Но мы все сделали красиво, повернули в нужный момент. И я еще вовсю на Сталина посмотрела.
Раиса Абрамовна сыграла одну из ключевых ролей в моей жизни. Именно она показала мне, что значит настоящий, высокий уровень в танцах. Штейн стала «моей Академией». Я проработала с ней десять лет, потом она вернулась в Москву. И уже меня назначили на ее место главным балетмейстером. А после я переехала в Челябинск.
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая сама пойдет!
Подернем, подернем, да ухнем!...
Революцию делать всегда сложно. Приехав в Челябинск, я столкнулась со многими препятствиями. Но понимала, что революция нужна. И танцы, и костюмы, и манера танцевать – все это здесь было уже устаревшим. Я начала с костюмов. Было трудно, материалов не хватало, а то и вовсе не было, приходилось перешивать из старых. Я проверяла каждый шовчик, каждый завиток в вышивке. Я всегда считала и считаю, что во всем должен быть интеллект. Каждая, казалось бы, мелочь имеет значение: как лента вплетена в косу, куда приколот цветочек, какой цветочек.
И, самое главное, название коллектива. Долгое время коллектив существовал без названия, и в 1972 году по предложению Президиума ВЦСПС, я дала название нашему ансамблю – «Самоцветы», которое и было утверждено. И в этом же году Областной Совет Профсоюзов утвердил для нас ставку оркестровой группы. И мы стали первым самодеятельным коллективом, у которого был свой оркестр, который возглавил гениальный баянист Сергей Иванович Кузьмин. И на протяжении всего времени нашего сотрудничества оркестровое сопровождение наших номеров было безупречным.
Однажды мне сказали: «Коллектив гСамоцветы“ никогда не спутаешь с другими. Они выходят на сцену, и сразу видно, что это они вышли. У них особая манера во всем: в танце, костюме, выправке. Они даже идут как будто с уважением, с достоинством».
Каждую репетицию я начинала с того, что отмечала всех присутствующих. Опаздывать на занятия было категорически запрещено. Если кого-то нет, то я всему классу объявляю, что, например, Ирина сегодня подойдет попозже, потому что она на консультации, у нее скоро экзамен в институте. Я делала это для того, чтобы в первую очередь они друг друга уважали. И чтобы ценили это время. А работали мы помногу – с семи вечера до двенадцати, три раза в неделю.
Я никогда не разрешала ребятам на концерте обсуждать другие коллективы. Придем в класс – поговорим, но ни в коем случае не за кулисами, не во время концерта. Выше, талантливее нашего коллектива не было никого. Мы держали монополию. И за это меня многие не любили. Мне как-то бросили фразу: «Вы закручиваете, закручиваете гайку, в конце концов вы можете ее перекрутить. Не всегда же надо быть первыми». Я ответила: «Никогда! Пока я преподаю, коллектив не будет вторым».
Ой, цветет калина в поле у ручья.
Парня молодого полюбила я.
Парня полюбила на свою беду:
Не могу открыться – слов я не найду!..
Балетмейстер должен обладать фантазией, талантом и светлой головой. Если я придумываю номер – ночи не сплю, изведусь вся. Нужно «заболеть» номером, узнать все доподлинно о том, что собираешься ставить, изучить книги по этой теме. Мало просто хорошо танцевать, надо уметь передать свое умение. Научить чувствовать танец.
Меня однажды спросили: «Какой танец ваш самый любимый?» Да нет такого, они для меня все любимые. В танце обязательно должен быть смысл, какой-то корень. Он должен нести в себе идею, чему-то научить зрителя. Иначе зачем танцевать? Нужно обязательно понимать, ЧТО ты танцуешь. Например, женский танец «Мелодия». Это народный номер, девушка символизирует в нем, начиная с пушкинских времен, крестьяночку, опоэтизированную образом России. Звучит простая мелодия, идут девушки задумчиво, и они должны пластикой, движениями передать всю нежность своей молодой души. Должны до конца понять и полюбить этот образ и себя в нем. Чтобы зритель проникся этим содержанием, чтобы понял все, что ему хотели сказать этим танцем.
Когда мы выступали в США, после концерта к нам подошли американцы и задали вопрос: «Неужели у вас так любят? Такая кристальная чистота отношений?» И я ответила: «Да. Невозможно понимать ЧТО ты танцуешь, если не прошел через это». Они были поражены.
...Выходила молода за новые ворота,
Выпускала сокола из правого рукава...
«Самоцветы» – единственный коллектив в Союзе, кто удостоился чести танцевать с профессионалами, мы открывали программу профессиональных коллективов. Мы становились лауреатами на фестивалях в Москве, Ленинграде. После Ленинградских «Белых ночей», где наш ансамбль стал лауреатом, меня уговаривали остаться работать там, но я не смогла, мое сердце – это «Самоцветы». Мы объездили полмира: Чехословакия, Румыния, Венгрия, Куба, Япония, Скандинавские страны, Америка – везде мы прошли с триумфом.
Коллектив получил Большую Золотую медаль – высшую награду Х рабочего фестиваля в ГДР, стал лауреатом областной премии «Орленок», принял участие в культурной программе ХII Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, выступая на одной сцене с самыми известными артистами и профессиональными танцевальными коллективами.
В Чехословакии на фестивале, посвященном 20-летию Победы, мы танцевали чешский танец «Бочонок». Когда чехи увидели этот танец, они не стали заканчивать концерт своей программой. Потому что мы были сильнее. Мы танцевали чешский танец лучше, чем сами чехи.
Самой главной целью для меня всегда было, чтобы мои ученики не разочаровались, не подумали, что время, проведенное на репетиции, прошло бесполезно. Я формировала личности. Я хотела, чтобы они любили родину, были порядочными и честными людьми. Чтобы к концу своей жизни каждый из них мог сказать «Слава Богу, что мне посчастливилось быть в этом коллективе. Я увидел мир, разные страны, познал дружбу, любовь».
Среди моих выпускников два профессора хореографии, пять народных артистов РСФСР, двадцать пять заслуженных работников культуры РСФСР, многие стали известными балетмейстерами в странах СНГ. Многие стали врачами и инженерами, военными и учителями. И мое счастье в том, что они стали просто хорошими людьми, которыми можно гордиться. Многие мои воспитанники нашли свою счастливую судьбу в «Самоцветах», образовав семейные пары, и сейчас уже растет следующее поколение талантливых людей!
Я горжусь всеми своими учениками. За кого-то, конечно, болит душа, но в целом, у всех сложилась хорошая судьба. Однажды я приехала в Магнитогорск на 55-летие к одному из своих учеников. Вышла на сцену, и после поздравления сказала: «А теперь я для тебя еще и станцую!» И станцевала. Мне было 76 лет. Когда спустилась со сцены, меня обступили мои ученики, все такие взрослые, что-то говорят. И я смотрю, кто-то плачет, а не могу понять кто. Я спрашиваю: «Кто это плачет?» А мне отвечают: «Да это же Слава Харкин». Он стал такой крупный, солидный, но стоит и плачет как ребенок. Они с молодостью встретились и для них было потрясением, что я осталась такая, какая была, а они изменились.
Игорь Моисеев на закате своей жизни переживал за свое детище и говорил: «Все, что я создал, будет жить, пока жив я сам. Но я не вечный. Я переживаю за будущее народного танца и боюсь, что он постепенно исчезнет».
Я с ним согласна. Он возродил народный танец, сделал революцию. И наша задача – это сохранить. Если мы подрубим под собой корни народные, мы будем Иванами, не помнящими родства. У нас не будет своей культуры. У нас не будет ничего.
Мне кажется, самое главное в жизни – благодарность. Благодарность тех, в кого ты вложил душу. У меня была интересная, насыщенная жизнь. Были взлеты, были падения. Но если бы у меня была возможность начать жизнь сначала, я бы ее повторила, не став ничего менять.
И сейчас у меня для народного ансамбля танца «Самоцветы» есть пожелание – храните Традиции народного танца, гордитесь высокими достижениями предшествующих поколений, и всегда держите высокую планку. Вы это можете!
И в завершении, я хочу сказать, что ничего в этой жизни не делается без промысла Божьего! Я это поняла в конце жизни, когда пришла к Богу.
Виктория Конькова
Вера Ивановна для меня человек безграничного таланта и стиля. Она мудрый наставник, который всегда посоветует, скажет правду. Именно правду, пусть не всегда удобную. Невозможно было не то что не подчиняться, не следовать тому, что она говорит. Она отличалась от всех – блестящая, яркая, европейская. Она любила говорить «Во всем должен быть интеллект». Так вот, когда она заходила в зал, казалось, что сам интеллект заходил вместе с ней. Она такая по факту рождения. Ее очень хорошо характеризует случай, когда она хотела посмотреть на Сталина. Есть Сталин – значит, его надо увидеть. Есть танец – значит, его надо поставить так, чтобы он остался на века. И при этом еще встряхнуть всех. В этом вся Вера Ивановна.
У Веры Ивановны дома на стене висит Благодарственное письмо за подписью Протоиерея Сергея Севастьянова, где есть такие слова: «Последние 10 лет ваша жизнь связана с Храмом Святителя Василия Великого. Ваше чувство ответственности, отзывчивости и внимательное отношение к людям сыскали Вам заслуженный авторитет». И ведь не- важно, чем человек занимается, а важно, чем он живет, каковы его жизненные приоритеты и принципы. А Вера Ивановна – это «ЧЕЛОВЕК-СЛУЖЕНИЕ» с большой буквы во всех областях своей жизни.
Я с огромной благодарностью вспоминаю годы, проведенные в коллективе «Самоцветы». Это был вход в другой мир, в другую жизнь. Мы все ощущали себя частью чего-то огромного и прекрасного.
Меняется время, манеры, музыка, а народный танец остается прежним. Я считаю, что именно Вера Ивановна – источник этих народных традиций.
Ирина Крылова
Когда создаются традиции – это переход на высший уровень общения в танце. Это – наука любить, наука быть искренним, наука самовыражаться в танце. В нашем коллективе были именно традиции. Вера Ивановна с детства формировала в нас сильные черты характера, стремление к лидерству. Мы к другим меркам не привыкли. Ее сила была в том, что она всегда завышала планку, и это позволяло нам без труда занимать первые места. Мы не могли допустить ошибку, не занять первое место.
Сильны ученики, пока они помнят своих учителей. Вера Ивановна в моей жизни – один из самых главных учителей. Благодаря ей у меня появилась уникальная привилегия в жизни – смотреть на мир, показывая себя. И в жизни каждого ученика она оставила след своим участием, заинтересованностью в его судьбе.
Есть репетиторы, несомненно, технически грамотные, есть люди, умеющие создавать схему танца. А вот мастеров, которые могут соединить все это вместе и создать живой танец – единицы. Вера Ивановна именно такой мастер. Ее имя по праву стоит в одном ряду с такими великими фигурами, как Игорь Моисеев и Майя Плисецкая.
