Впервые в жизни я приехала на интервью без шпаргалки, и это был мой осознанный выбор. Я чувствовала, что любые подготовленные мной заранее вопросы, написанные на бумажном листе, могут быть в одну секунду перевернуты, и тогда я потеряюсь и утону. Я понимала, что человек, поставивший Шекспира почти на всех театральных сценах мира, моментально сумеет увидеть систему в моей подготовке, и вся моя репетиция последовательности нашего разговора с большой долей вероятности превратится в скуку. А этого мне совсем не хотелось. Мне хотелось, чтобы разговор вел он, великий режиссер Роберт Стуруа, а я бы за ним тихонечко шла, чтобы истории его жизни вплетались одна за другой и сами, как того пожелает Мастер, складывались в узор.
Роберт Робертович, я не буду разговаривать с вами про театр, потому что я не режиссер, не актриса и даже не театральный критик. Мне интересно, как вы воспринимаете мир, как видите его, и снятся ли вам сны. Мы можем разговаривать на такие темы?
Можем.
По моему восприятию людей, если я, конечно, не ошибаюсь, вы одарены той энергией, которая позволяет видеть мир целиком. Когда вы это поняли?
Когда я понял что?
Что вы видите мир объемнее.
Я не уверен в том, что вы правы. Дело в том, что я вообще поздно понял, что такое моя профессия, что я хочу в жизни, кто я такой. Этот вопрос до сих пор для меня остается открытым. Если я отвечу на ваш вопрос, то должен буду признать, что я как-то верю в мир иначе. Но я не убежден в этом. О снах могу рассказать. По ночам я прекратил видеть сны. В основном, я вижу их днем, в полуденном сне. Но говорят, что эти сны не вещие, что причины их происхождения физиологические. Что касается ночных снов, то там очень много разговоров. Я просыпаюсь, что-то говорю, иногда меня будит жена. Мне кажется, что я разговариваю, а это, наверно, стоны. Я хорошо знаю фрейдизм, но как раз его позиция сновидений мне кажется немножко наивной и смешной. Думаю, что во сне, если ты человек нормальный, все твои желания снятся прямо, без каких-то символов.
Вам снится ваша бабушка?
Нет, но я часто вспоминаю ее. Бабушку звали Нино. Когда она заболела, я не хотел ее навещать, потому что мне казалось, что мне будет больно увидеть ее в другом состоянии. Она угасла в ненормальном сознании. Я очень люблю бабушку и бабушкину сестру. Когда я был восьмилетним, бабушкина сестра пела в церковном хоре, и моя бабушка, мамина мама, украдкой водила меня послушать ее пение и на всю жизнь приучила меня к этой музыке. Бабушкина сестра хотела петь в театре, но так не случилось. Моего деда, бабушкиного мужа, арестовали и расстреляли, поэтому вся семья была наказана: тетю выгнали из консерватории, дяде не дали диплом политехнического института, моей маме тоже не разрешили доучиться. Она вышла замуж и родила меня.
Вышла замуж за Роберта и таким же именем назвала ребенка? Разве у грузин так можно?
Да, конечно. Интересна история, почему отца назвали Робертом. Дело в том, что мой дед с отцовской стороны был выдающимся большевиком, видным членом партии. По его рекомендации в партию был принят Сталин. Когда родился мой отец, дед был арестован. Он был атеист, поэтому отца не крестили. И три года мой отец ходил без имени. В деревне насмехались над ним, называли обидными словами: без имени и так далее. Однажды в деревню приехал другой революционер – брат моего деда, дядя отца, тоже очень известный. Он известен тем, что когда двадцать шесть комиссаров были схвачены в Баку, среди них был Микоян. Вы знаете все эти имена или нет? Вы какого года?
Знаю, конечно.
Девочкой вы были тогда или вообще вас не было на свете, я не пойму. Вы похожи на грузинку царских кровей из рода Багратионов.
Спасибо. Но про Микояна и Сталина я знаю из учебника истории.
(Смеется). Брат моего дедушки освободил Микояна, устроил ему побег из тюрьмы. Они были здоровые мужики, очень красивые оба. И вот он приехал в деревню, отец ему пожаловался: дядя, у меня нет имени. – Хорошо, я дам тебе имя, – сказал дедушкин брат. Видимо, к тому времени он увлекался английским экономистом Робертом Оуэном, читал его книги марксистского направления, поэтому ему нравилось это имя. Он повел отца в поле, поднял его в воздух, бросил на землю, и сказал: с сегодняшнего дня ты Роберт. Отец забывал это имя и все время спрашивал старших: напомните, как меня зовут? Это имя было необычным. Много позже я узнал, что княгиня Микеладзе, у которой мы раньше были крепостными, тайно взяла моего отца в церковь и покрестила его, назвав Константином. Меня назвали Робертом, потому что так захотел отец. Он шутя сказал, что кто-то из нас попадет в историю, а потом пусть разбираются, какой из Робертов туда попал.
Ваш папа был художником?
Художником – монументалистом. Закончил аспирантуру в Москве, писал фрески. Недавно я сделал хорошие фотографии его работ. Он, в отличие от меня, был очень красивым. Такой настоящий грузин.
Мне сейчас промолчать или сказать, что вы тоже красивый?
Умоляю вас, надо молчать. Основные работы отца – женщины и церкви. Он потрясающе рисовал женщин. Красивые становились еще красивее, не очень красивые – красивыми, а посредственные – очень хорошенькими интересными женщинами. Так что вот так. А потом я решил своего сына назвать Робертом. Но моя жена сказала: забудь даже мечтать об этом! Когда я пришел в родильный дом, и она на третий день показала мне маленького будущего Георгия, я сказал: какой хороший Робик! Она ответила: никакой он не Робик, мы не Бурбоны, чтобы у нас были Людовик четырнадцатый и Людовик пятнадцатый!
Вы называете его Гия?
Гага. Он, как и я, Георгий. Это мое имя при крещении. А младшего сына зовут Михаил. Несколько лет назад Гага, как и некоторые его друзья, захотел пойти в монахи. Это поколение, окончившее школу в конце восьмидесятых, растерялось, увидев, что творится в этом мире. Я не противился решению сына, но ждал, когда он определится сам. Однажды он сказал мне: папа, я понял, что это не мое, что мне придется лицемерить. Я рад, что сын стал художником.
Вам интересна грузинская история?
В меру. Бывают приступы, но так – в меру. А в чем дело?
То, что вы уехали из Тбилиси из-за конфликта с Михаилом Саакашвили – это настоящая версия или придуманная?
Никакого протеста не было, я уехал работать. Как только меня освободили из театра, сразу начались звонки с предложением работы. Из всех предложений я выбрал работу в театре Александра Калягина. Это был начинающийся театр, еще не определившийся, мне было там легче, чем вливаться в коллектив, который имеет какое-то лицо, и привносить туда что-то свое. Я очень благодарен Калягину за то, что он предложил мне место и большую зарплату. Вот сейчас вышла книжка, я назвал ее «Два года свободы» – там глупости, которые я высказывал на фейсбуке в то время, когда жил без театра. Я не хотел, чтобы она выходила, но редактор, который делал эту книгу, сказал, что все получилось с юмором. Фривольные эссе, без претензий. В ней придуманы несколько очень забавных персонажей и какой-то литературный театр. Обложка оформлена моим сыном, очень остроумная.
Когда вы разговариваете со мной, когда вы соприкасаетесь с миром, сколько персонажей живет внутри вас?
Один очень испуганный человек, который боится, что его распознают и увидят, кто он на самом деле. Знаете, это как страх голого короля.
Вы не ставили этот спектакль?
«Голый король»? Нет. Мне не очень нравится его драматургия.
Вы знали многих людей при большой власти. Кто из них произвел на вас самое большое впечатление?
Хорошее или плохое?
Любое.
Думаю, что ни один из них не годился. Особенно первый президент мне не нравился, из-за него начались все эти неурядицы. Безусловно, Гамсахурдиа был большим интеллектуалом, но немножко сумасшедшим. У него была идея фикс, что он должен освободить Грузию от всех иноверцев. Не знаю, откуда такое фашистское у него было.
Я понимаю, что этот вопрос вам задавали тысячу раз, но все-таки спрошу. Почему же вы выбрали Шекспира?
Если тебя спрашивают, почему вы влюблены в этого человека или в эту женщину, ты никогда не сможешь ответить. А если сможешь, то это не будет правдой.
Тогда я задам вопрос по-другому. Когда вы влюбились в него?
Мальчиком. Мне было тринадцать лет, когда я прочел Гамлета. Сама история произвела на меня очень сильное впечатление. У отца в тумбочке около кровати лежали все переводы Шекспира на грузинском языке. Когда я был совсем маленьким, он читал мне эти книги вслух. Наверно, где-то засело. Ну и потом, для людей театра Шекспир – это конечно вершина. Дело в том, что он поэт, и это определяет очень многое. Он смотрит на мир глазами поэта. Это большое переосмысление, а не прямое грубое отражение реальности. Шекспир берет в срезе, и он касается всех человеческих тем, всех проблем. Все найдешь там, начиная от опустившегося пьянчужки до возвысившегося до вершин власти. Когда читаешь, это незаметно. Он начинает оживать на репетиции, ты начинаешь понимать, как здорово он чувствует театр. При чтении его мысли могут казаться примитивными, мы их видим у других поэтов и философов, но эта его философия по-другому звучит на сцене. Я не называю его интеллектуальным автором, он для меня реальный настоящий человек. Если рассматривать его поэзию, никогда не найти там интеллектуализма – то, что мы сейчас видим, а в двадцатом веке особенно. Начинают писать пьесы, забывая, что театр – это еще кое-что другое. Мысли Шекспира ты вычитываешь во время столкновения, сам делая выводы. Гамлет мучается над вопросом, как ему поступить. Сперва – как ему поверить, что его дядя убил его отца. Потом он начинает верить. Потом он начинает думать: что делать – убить его и самому стать убийцей? Значит, самому прекратить существование как нормального служителя добра. Он никак не может решить, мучается, и ты начинаешь понимать, что делать зло не так легко, что это тебя погубит как личность, что твоя душа будет проклята. Мы сами делаем выводы, исходя из предложенного Шекспиром сюжета.
Вам нравится Марина Неелова?
Очень. Она замечательная актриса, необыкновенная.
Не хотите поставить спектакль с ней в главной роли?
Мы с ней встречались, обсуждали, что ставить, но не пришли к единому заключению. Мне показалось, что с ней мне будет очень трудно, хотя она сама высказала желание, чтобы я поставил спектакль в «Современнике». В этом проекте хотел участвовать Александр Филиппенко, он и был посредником нашей встречи с Мариной Мстиславовной. Театр – это никто не знает, чем все завершится.
Когда вы начинаете работу над спектаклем, вы не знаете, как все получится?
Откуда? Если бы я знал, я бы там не жил и не работал. Вся прелесть в том, что ты ничего не знаешь. Замыслы – это одно, а во что они потом воплотятся – тайна. Это только Богу известно.
Вы живете в театре?
Да. В Тбилисском театре имени Шота Руставели. Это традиция. Театр для меня как Белый дом для президента. Когда я уйду, там поселится другой худрук.
Могу я предположить, что вы не очень хотели поставить этот спектакль в «Современнике»?
Нет, не так. Это все-таки связано с коллективом Марины Нееловой, с тем, что она долгие годы не получала роль, жила за рубежом. Когда ты столько времени не играешь новых ролей, у тебя возникает страх, опасение, что если сейчас я не сыграю великолепно, то будет еще хуже. Марина испытывает драму возраста, а эта проблема хорошо мне знакома, потому что я вижу, что происходит с актрисами, когда они стареют. Они не хотят стареть, а это невозможно. И этот переход очень мучительный. В моей юности красивые женщины просто старели, а сейчас при современных возможностях хирургии и препаратов они практически до конца играют максимум старых мам. Но не бабушек.
А Рина Зеленая, Татьяна Пельтцер, Фаина Раневская? Они же играли бабушек?
Но они же никогда и не были женщинами. Они были личностями.
А потрясающе красивая Елена Соловей?
Сейчас я не знаю, что с нею. Но при Никите Михалкове она была феноменальная актриса.
Есть ли у вас актеры, которых вы выделяете?
Есть, как нет? Я ищу талантливых людей, которые смогли бы воплотить мои какие-то глупые идеи так, чтобы зрители пришли в восторг, чтобы их тронуло, задело. Есть актеры, которые стоят на уровне режиссера и становятся твоими соучастниками. Я не могу не советоваться с очень талантливым артистом и не быть вместе с ним, не решать какие-то сцены вместе с ним. Я не могу просто приказать. Не потому, что боюсь, а потому что преклоняюсь перед его талантом. Это не значит, что я позволяю все, нет. Но когда я говорю: этого не делать, он понимает. Сейчас читаю книжку «Театральные истории», очень хорошая, дошел до эпизода, когда артист пришел к главному режиссеру, и тот предложил ему роль Джульетты. Потрясающая пока книга, ваш челябинский автор Соломонов написал. Хорошее вступление Улицкой и Ахеджаковой.
В каком моменте заканчивается актерская вольность?
Актер – это личность со своими качествами. Мы обсуждаем трактовку пьесы и роли, потом он исполняет мои задачи. Но я замечаю, что он личность, с которой надо считаться, поэтому задачи свои иногда приходится корректировать. Я же не могу штамповать спектакли, они индивидуальны, как и актеры. Тонино Гуэрра рассказал мне притчу. Первый сборник своих стихов он написал на диалекте итальянского языка, на этом диалекте идет весь фильм «Амаркорд». Сборник стихов вышел, когда Тонино был студентом. Критики подняли хай, что Гарибальди с трудом создал интимный итальянский язык, а сейчас какие-то молодые студенты его раздирают. Тонино жил без телефона, на последнем этаже, на чердаке, и однажды к нему прибегает запыхавшаяся соседка и кричит: тебе звонит сам Джорджио Муранди! Это был очень известный итальянский художник, во всех хороших музеях есть его полотна. Он рисовал в основном бутылки – такие метафизические бутылки с налетом пыли. Художник говорит Тонино: я в восторге от вашего сборника и хочу подарить вам один рисунок. Приглашаю вас в воскресенье ко мне на виллу. За покупкой его рисунков стояли в очередь! Тонино приезжает к нему в воскресенье и видит, что он живет один с четырьмя сестрами. Четыре старые девы, у которых одна страсть – брат, которого они оберегают и за которым следят. Основное занятие сестер – собирать бутылки разных форм. Они их собирают повсюду и складывают в большую комнату. Чтобы бутылки приобретали необходимый вид, сестры, подметая пол, сыплют на них сор. Они шикарно отобедали, выходят на балкон – там потрясающий сад, но почти под балконом сад прекращается, и начинаются какие-то бугорки. Тонино спрашивает: что это? Художник отвечает: это кладбище кистей. Тонино просит пояснения. Художник говорит: для меня каждая кисть – это одушевленная вещь, я каждой даю имена. Когда у кисти остается хотя бы один волосок, я еще рисую. Когда последний волосок отпадает, я ее хороню. Вот такая красивая история. Если человек с неодушевленными предметами обращается как с живыми, то как я могу к живым актерам, которые воплощают мои сумасбродные идеи, относиться без любви?
А вы с неодушевленными предметами умеете разговаривать как с живыми?
Честно говоря, нет. К фетишизму я равнодушен. У меня есть одна вещь, для меня трогательная – крест, который мне подарили мои греческие артисты. На маленьком острове в Эгейском море еще с византийских времен селились отшельники. Мои артисты пришли к одному из них и попросили связать крест на мое имя. Он всегда на мне, я могу вам показать. Простая нитка, но достаточно сильная реликвия. Когда я купаюсь, я снимаю его, чтобы ниточка не размягчилась. Однажды потерял его, начал переживать, обратился к священнику, другу моего сына: что это значит – я потерял крест? Священник ответил: ничего не значит, дорогой, это не талисман, это крест, символ веры твоей. Через день я нашел его в одежде.
Вы звездный мальчик, Роберт Робертович.
(Улыбается). Замечательная сказка. Мой ученик не так давно поставил по ней спектакль в театре «Et Cetera». Когда мне было семь лет, я заболел скарлатиной, и моя бабушка все сорок пять дней провела со мной в больнице в инфекционном отделении. Она читала мне «Демона» Лермонтова и почти всего Оскара Уайльда. «Звездный мальчик» долгие годы был моей любимой сказкой. Теперь понимаю, что если бы до пятнадцати лет не прочел все эти книжки, вряд ли бы потом успел их прочесть. Потом все немножечко иначе – романтика чтения пропадает.
Вы когда-нибудь посвящали спектакль своей маме?
Посвящал. Без громких слов, без разговоров об этом вслух, тайно, подсознательно каждый мой спектакль кому-то посвящен. Один из первых спектаклей, в Тбилиси, когда мне было действительно трудно его ставить, я посвятил маме. Потом уже практически все посвящено ей. Уже не делю. Мы звали маму Цуца, такое грузинское ласкательное имя. Она была похожа на Джину Лолобриджиду, особенно в первом ее фильме «Забытые мелодии». Мама училась в одном классе с Сергеем Параджановым, дружила с ним всю жизнь, была разностороннее образованным человеком. Когда я был маленьким, она хотела, чтобы я стал физиком. Это была ее несбывшаяся мечта.
Можете прочесть мне свое самое любимое стихотворение?
Первые два куплетика прочту. Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет. В детстве он мне означал синеву иных начал. И теперь, когда достиг я вершины дней своих, в жертву остальным цветам голубого не отдам. Это цвет моей мечты, это краска высоты. В этот голубой раствор погружен земной простор… Николаз Бараташвили в переводе Бориса Пастернака.
Вы не жалеете о том, что не стали физиком?
Иногда жалею.
А разве вы не стали физиком? Разве театр – это не те же законы?
Нет, совсем не те. (Молчит). Но сейчас выясняется, что те.
Если бы вы были Парисом, и яблоко с надписью «прелестнейшей» было в ваших руках, кому бы вы отдали его?
В Челябинске? Отсею всех, подумаю, потом отвечу. Я честно говоря удивлен и немножечко растерян. Не ожидал, что здесь меня так знают и уважают.
Нет, выбор был бы среди трех богинь. Афродита, Артемида, Афина?
Венера. Афродита.
А если б можно было разделить это яблоко на троих?
(Смеется). Нельзя было. Тогда бы они его все втроем убили!