Представляю, как вытянутся лица «праведников» от такого названия, и поэтому сразу хочу оговориться: этот заголовок не представляет никакой опасности и не содержит в себе скрытого смысла. Был же у Марины Цветаевой её Пушкин, который «заразил любовью», вернее, «словом – любовь», и преподал ей «Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы. Урок одиночества». Был же у Осипа Мандельштама его Ленинград. С пронзительным признанием поэта: «Я люблю этот город, знакомый до слёз…».
…Мне было двадцать девять лет, когда Судьба подарила мне встречу с Семёном Аркадьевичем Мительманом. Ему только-только исполнилось сорок пять, и он набирал работников для первой своей избирательной кампании.
– Что вы умеете делать? – спросил у меня Семён Аркадьевич в самом начале нашей пятиминутной беседы.
– Разговаривать с людьми, – робко промолвила-прошептала я, вжавшись в кресло в его небольшом кабинете. (Кабинет тот, на Красной, был действительно маленьким, а орёл, грозный какой-то чёрный орёл, подаренный кем-то и стоящий на шкафу, смотрел угрожающе и вызывал во мне страх).
– Я тоже умею разговаривать с людьми, – в ответ строго сказал хозяин кабинета.– Что ещё? Чем вы можете быть полезной в кампании? Только отвечайте чуть быстрее – у меня мало времени.
Я растерялась. Подумав минуту-другую, решила, что мне лучше уйти. Извинилась за потраченное на меня время. Попрощалась. И, выходя из кабинета, из последних сил сдерживая слёзы от ощущения своей никчёмности, обернулась и с пафосом произнесла: «А ещё я умею учиться».
– А вот это мне нравится, – улыбнулся Мительман.
Это было десять лет назад, 1 сентября 1997 года.
…На прошлой неделе мы поехали в Снежинск. Вернее: не «мы поехали», а он разрешил поехать вместе с ним. Так всегда: если Семён Аркадьевич чего-то не хочет, переубедить его невозможно. Равно как и наоборот.
В Снежинске проходило отчётно-выборное собрание партии «Единая Россия», и Семён Аркадьевич Мительман, заместитель председателя Законодательного Собрания Челябинской области, представитель партийного «обкома», направлялся туда «с проверкой».
– Прямо как в советские времена, – прокомментировала я ситуацию.
– Не говори глупости, – ответил он, – в советские времена меня бы туда на порог не пустили. Ты всё время забываешь, какая у меня национальность.
Я улыбнулась. Даже я, родившаяся позже на пятнадцать лет, но с фамилией Гельруд, поступала в тогда престижный университет два раза.
– Снежинск – очень закрытый город. Твои документы проверяли два дня, – сказал Семён Аркадьевич, когда мы подъехали к огромным чёрным воротам.– Ты взяла паспорт?
– А что, надо было?– попыталась пошутить я, –мне кажется, с вами не нужны документы.
– Не прикидывайся дурочкой, – строго сказал Семён Аркадьевич, – сколько можно тебя учить?
Мы с водителем протянули ему свои паспорта, он, довольный тем, что мы не доставили ему никаких хлопот, подал их охраннику и открыл портфель, чтобы достать свой. Возникла пауза. Потом он заглянул в папку. Потом похлопал себя по карманам. А потом, буквально через секунду он рассмеялся: «Ребята, а я паспорт дома забыл». На что невозмутимый охранник КПП закрытого-презакрытого города Снежинска произнёс: «Не волнуйтесь, Семён Аркадьевич. Наш мэр выехал вас встречать»…
…Он пригласил меня работать через три недели после нашей первой встречи. «Не место красит человека, а человек – место», – сказал Семён Аркадьевич в мой первый рабочий день в должности помощника. Мы объехали детские сады, познакомились с заведующими, и направились на съёмку первой программы о Мительмане. Его посадили на сцену, а зрителей – на стульчики в зале. Всем раздали приблизительные вопросы, и началась запись ток-шоу про жизнь преуспевающего бизнесмена.
На вопросы о своих первых заработанных деньгах, о самых удачных инвестициях и о чести, которая всегда превыше прибыли, генеральный директор «Мизара» отвечал быстро, легко и изящно. И тогда я, сидевшая на стульчике первого ряда, задала один-единственный вопрос:
– Семён Аркадьевич, а вы когда-нибудь плачете?
– Я?! Никогда. – Абсолютно без паузы отрезал он.
Я не поверила, но промолчала.
…В прошлом году к нему приехали итальянцы. Заключать какой-то крупный контракт. Существует такая особенность Мительмана: где-то за две-три недели до важной сделки, либо до очень значимых для него переговоров, он уходит в себя. Не знаю, контролирует ли он свои ощущения, замечает ли за собой это, но в такие дни разговаривать с ним бессмысленно. Он может слушать, даже кивать в такт головой, но глаза его обращены внутрь, как глаза моей бабушки, папиной мамы, когда она уходила в мир своих иллюзий. Привыкшая к этой особенности одарённых людей, я в такие «критические» дни стараюсь скользить мимо Семёна Аркадьевича и не докучать ему своими глупыми (как он считает) вопросами.
И вот, в день отъезда итальянцев, уже после успешно проведённых переговоров, он пригласил меня в свой кабинет. Будто увидев меня впервые, и разглядывая секунды две-три, медленно растягивая слова, так медленно, что я уже успела разволноваться, представил меня гостям:
– А это…– не побоюсь этого слова…– моя воспитанница.
– Я уже думала, вы будете ругаться, – расслабилась я.
Он засмеялся. Переводчица перевела. Итальянцы не поняли, но улыбнулись.
…Я всё время ему говорю, что возрастной ценз влюблённых
в него женщин колеблется от восемнадцати до восьмидесяти лет. Он с улыбкой отвечает, что я преувеличиваю. Директора школ, заведующие детских садиков, всякие разные «женщины года», журналистки, продавщицы, официантки и даже чиновницы едины в одном – каждая, общаясь с ним, чувствует себя женщиной. Он думает, что это ощущение дарит любой мужчина. Он ошибается. Причём, что самое интересное, он не кидается целовать им руки, не осыпает их бессмысленными комплиментами, он просто в любой ситуации всем своим видом показывает (только не злитесь на меня, Семён Аркадьевич, читая эти строки), что мужчина – первичен, а женщина – вторична. И что он может понять и простить любой её каприз, если этот каприз безупречно искренен.
– Завтра в девять утра у меня встреча с губернатором. Ты должна приехать в 8:50 и ждать около здания Администрации, – сообщил он мне по телефону во время второй избирательной кампании.
– Хорошо, Семён Аркадьевич, – весело ответила я, сидя за столом на дне рождения подруги.
– Мне не нравится твой весёлый тон. Это очень важная встреча, – повторил мой начальник.
– Вам кажется. Я всё поняла. Буду ровно в 8:50.
Заведя все имеющиеся в доме будильники на семь часов утра, я «благополучно» проснулась ровно в девять. Ужас. Что дальше делать, не знаю. Лихорадочно собираться не имело смысла. Сочинять истории про сломанный лифт – тоже. Две минуты просидев на кровати и представив всю свою дальнейшую жизнь без работы, я открыла телефон, дрожащими пальцами набрала номер Мительмана и сказала: «Я проспала. Извините меня». «Молодец, что сказала правду», – надменным строгим голосом произнёс Семён Аркадьевич из кабинета губернатора.
Он всегда говорит: «Не надо бояться меня, надо бояться меня обидеть». А обидеть его может только ложь. Даже самая незначительная.
…Любовь Семёна Аркадьевича к порядку – болезненна. Папочка к папочке, бумажка к бумажке. Он невероятно в этом педантичен. И так же педантичен в подведении итогов. Совещаний, собеседований, переговоров, собственных достижений и даже собственной жизни. Ему всегда кажется, что он что-то сделал не так. Вроде, как всегда, на «пятёрку» (перфекционизм у него в крови), но хотелось бы лучше.
В нём поразительно сочетается любовь ко всему привычному и стремление к новизне. Он злится, психует и нервничает, когда строится новый офис или делается ремонт в новой квартире, а потом, с абсолютно счастливым видом, будто бы и не было этих разрушительных эмоций, заявляет: «Хорошо, что мы построили «Мизар». Мне так комфортно на семнадцатом этаже».
– Наверно, потому что высоко поднялись? – спрашиваю я.
– Не важно, как высоко ты поднялся, важно, как крепко ты держишься, – улыбается он в ответ.
…Совсем недавно он подарил мне ёжика. Маленький потешный сувенир, привезенный из Праги. Торжественно разворачивая упаковочную бумагу, Семён Аркадьевич начал рассказывать об успешных стратегиях бизнеса:
– Есть лисички, и есть ёжики. Лисички хитрят, изворачиваются и стараются везде поспеть. А ёжики никуда не торопятся – они просто катятся своей дорогой и всегда успевают.
Я сижу и, как всегда, внимательно слушаю.
– Стратегия ёжиков мудрее и успешнее, – продолжает Мительман. – И, что самое главное, лиса никогда не может съесть ёжика.
– А разве ёжик может съесть лису? – с удивлением спрашиваю я.
– Скажи мне, Ира, где ты берёшь такие глупые вопросы? – начинает кричать Семён Аркадьевич.
Я выхватываю подаренного мне ёжика и пулей вылетаю из кабинета.
…В октябре девяносто седьмого мы ехали с Мительманом в машине, это были первые дни моей работы с ним, это была тёплая осень и ясный солнечный день. По радио пел Макаревич. Слова той песни: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, однажды мир прогнётся под нас» привлекли внимание Семёна Аркадьевича.
– Ты в это веришь? – спросил он меня.
– Верю, – ответила я.
Мне кажется, я тогда даже не задумалась ни на секунду, потому что точно знала, что именно так всё и будет.
…Верни жизнь назад, посади его в то кресло, в ту студию, в ту первую программу, я бы опять задала ему тот же самый вопрос. И он бы опять на него не ответил во всеуслышание.Или бы снова сказал, что не плачет никогда.
Это неправда, Семён Аркадьевич. За эти годы я видела ваши слёзы.Вы плачете, когда в кино показывают настоящую любовь, вы плачете, когда вас обнимают ваши внучки, вы плачете, когда Илья, достаточно сдержанный и взрослый ваш сын, вдруг говорит о своей мечте, и мечта его очень простая: он хочет, чтобы его дети гордились им так же, как он гордится своим отцом. Вы плачете от счастья, Семён Аркадьевич. Потому что все в своей жизни вы сделали вообще-то правильно.
