Про любовь

Витю Маркина очень любил дед — Игнат Федотыч. В сорок первом под Москвой у Игната погиб старший сын Петя, и когда в июле 1945-го у второго сына Алексея родился первенец, дед обрушил на него всю свою накопившуюся любовь. Дед Игнат был молчаливый, на ласку да на похвалу скупой, как все тютнярцы. Но лет с трёх с парнишкой почти не расставался: забрал жить к себе в избу, таскал с собой повсюду — в поле, в правление, на ферму. Посадит Витю в ходок, сам впереди — лошадь тихонечко погоняет, и едут себе старый да малый. Молчат.

Дед был председателем колхоза, приходилось постоянно объезжать своё хозяйство, проверять, как работа идёт, задания выдавать. На народ свой колхозный Игнат Федотыч почти никогда не ругался, но боялись его больше, чем уполномоченного НКВД. И вот едут однажды председатель с внуком через лес, увидел Игнат грибы, остановился да стал собирать. А у маленького Вити вдруг пошла носом кровь. Это воспоминание осталось у Виктора на всю жизнь: жара, брошенные и раздавленные грибы, дед склонился над ним и вытирает кровь своей огромной коричневой ладонью. Дед нахмурился, молчит, и только руки предательски дрожат…

Эту свою молчаливую дружбу дед и внук пронесли через всю жизнь. В 1959 году у Игната Федотовича случился инсульт, 14‑летний Витя чуть не каждый день гонял к нему в больницу в Аргаяш. Пятнадцать километров верхом, по снегу, в метель. После этого дед прожил ещё два года. Стал ещё молчаливее. Сядет и курит, курит одну за другой папиросы «Север». О чём он тогда думал, Витя так и не спросил.

* * *
Крутогорский кузнец Алексей Маркин (отец Вити) очень любил свою жену — Марию Ефимовну. Она была старше его на два года, а он — почти на две головы выше. Свою нежность кузнец проявлял как умел: помогал в домашней работе. У тютнярцев был закон: что во дворе — жены дело, что за двором — мужчины. Мужики косили сено, рубили дрова, но никогда не помогали управляться со скотиной. А Алексей помогал во всём, даже в избе мог прибраться (что совсем было из ряда вон). Конечно, Витина мама этой любовью не злоупотребляла, старалась везде успевать сама. Вставала в четыре утра, ставила квашню, хлеб пекла. Этот хлебный дух всегда витал в родительской избе. А вот у деда Игната терпко пахло полынью: бабка Саня чем-то болела и лечилась одним средством — настойкой полыни. Каждый день она напаривала её на печке (один раз даже Вите дала попить, горько было — ужас).

Свою мать Виктор помнит всегда за работой. По субботам, когда топили баню, мама мыла деревянные некрашеные полы веником-голяком: тёрла так, чтобы доски были белые. И избу старалась принарядить: зеркало всегда было обёрнуто по краям вышитым белым полотенцем. Такой же вышивкой украшали фотографии на стене (крутогорцы уважали такие портреты).

Алексей и Мария прожили вместе сорок лет, и только один раз Витя слышал, как батя сказал:

— Мань, какая ты у меня красивая!

* * *
Второй дед Вити — Ефим Родионович — любил выпить. Эту страсть он принёс с собой с фронта. Всю войну кавалеристом прошёл, всякого повидал. Бабка Пелагея мужа как могла, спасала. Однажды, когда Виктор уже парнем был, приехал к старикам в гости. Бабушка ему говорит:

— Пойдём, Витенька!

И из-за портрета Ленина вынимает бутылку. Дед Ефим потом всё возмущался: надо же, какая хитрая баба.

Ефим Родионович был легендарной личностью: в Гражданскую войну видел самого Колчака. Белый адмирал однажды проезжал через Тютняры на тройке белых лошадей, всё село вышло на него поглядеть (Ефим, понятно, тогда ещё мальчишкой был). Однажды на деда донесли, мол, закопал где-то бочку солярки. Он тогда два месяца просидел в камере в Есаулке, ладно хоть следователь попался порядочный, разобрался, не дал засудить невиновного. А вообще-то с народом тогда сильно не церемонились. В совхозе бухгалтером работала Анна Фёдоровна, так она рассказывала, что в тридцатых годах обычное дело было: придут утром на работу, то одного, то другого нет — арестовали ночью. Однажды взяли агронома, через сутки освободили, но вернулся он весь седой.

После войны в Крутогорке было очень много фронтовиков. Иногда мужики собирались, разговаривали, Витя всегда слушал разговоры, интересно было. Вот дядя Саня Плаксин был в плену, рассказывал, что немцы всякие были — один убить мог запросто, а другой давал поесть. Дядя Саня Мучкин после Отечественной ещё и на японскую попал, тоже рассказывал — про японцев. А дядя Вася Тряпицын с фронта вернулся богатенький, сразу отцу поставил дом-пятистенник, а потом и себе. Сидели однажды, а Витя и спрашивает:

— Дядя Вася, а у тебя есть раны?

Тряпицын рукав закатал, рубаху приподнял и штанину: три пулевых ранения, все навылет прошли. И в таких шрамах добрая половина крутогорских мужиков ходила. Ранами своими не кичились, 9 Мая никогда не отмечали.

А у деда Ефима Родионовича был полный дом дочерей. И потому он с фронта привёз ножную швейную машинку и разные платья. Витина мама долго носила немецкое розовое платье, потом своей дочери Нине его перешила: материал был отличный.

* * *
Любовь — штука такая, сложная. Пока ты маленький, любишь папку с мамой, деда с бабушкой. Подрастёшь — в красавицу какую-нибудь влюбишься. Но бывает ещё одна любовь, тихая, невысказанная, о которой ты, может, и не догадывался. Это Витя Маркин понял, когда стал Виктором Алексеевичем: он любил свою деревенскую жизнь. Эти дома, тополя, пыльные дороги, болото, горку, лошадей, суровых мужиков и друзей-мальчишек. Когда можно бежать-бежать, упасть в душистую траву да и уснуть. Проснуться, снять с себя штук пять клещей и снова куда-нибудь отправиться. Или в пятом классе тайком купить за четыре копейки махорочные сигареты да и начать курить. А ещё здорово, когда на улице минус 42 градуса, и учитель в классе проверяет градусник: минус пять. Отпускает всех по домам, но кто ж будет дома сидеть в такой радостный день!

Друга своего, Ивана Талалайкина, любил Витя, это точно. Их, Талалайкиных, больше всех было в деревне, одних Иванов — четверо: Иван Евдокимыч, Иван Константиныч, Иван Иваныч, Иван Васильевич. Чтобы в разговоре не запутаться в Иванах Талалайкиных, их звали по материнским именам: Матрёнич, Дарьич и так далее.

Ваня и Гена на четыре года были старше Вити, но помогали ему во всём. С этими же лихими пацанами он лазил в колхозный сад в Камышевке. Один случай запомнил на всю жизнь.

Отец в то время был секретарём парткома в колхозе, а Витька (невзирая на чины и звания) с дружками совершил очередной набег на камышовские посадки. Напихали полные пазухи яблок, по домам разошлись и в сарайках спрятали. Но младший брат Толя всё это дело усёк. Приходит Витя вечером с работы, а в избе картина маслом: батя сидит за столом, рядом — целый таз яблок. Не бил, конечно, но сказал:

— Я секретарь парткома, а ты воруешь!

И так почему-то совестно стало. Алексей Маркин был честнейший мужик, люди его уважали. Ну как его можно было подвести?

* * *
С восьми лет Витя Маркин работал сельским почталь-
оном. Ему даже казённую тряпичную сумку выдали. После школы, в шесть часов вечера, бежит за два километра в Камышевку, получает почту — газеты, письма — да бежит вприпрыжку в Крутогорку разносить. Письма в 1956 году были ещё по-армейски сложены треугольником. И вот если окно в избе светится, Витя стучит, а нет хозяев, так треугольник как-нибудь в дверь приткнёт. Интересная это была работа, с людьми. И люди в деревне жили интересные, с норовом. Работящие — не передать словами. Ещё в Тютнярах было: если мужик по селу ехал на пустой телеге, его могли и побить. Как же это? Ни дров не положил или камней. Гоняет порожняком. Эта бережливость да трудолюбие как раз и помогали выживать переселенцам из Саратовской губернии в суровом уральском крае. Наверное, в генах и отложилось навеки. Лентяев среди тютняр не было. А тут ещё и зависть подгоняет: что это у Ваньки так, а у меня нет? Старались быть не хуже других. Но опять же с Тютняр ещё пришло присловье: «Я плачу не потому, что у меня корова сдохла, а потому, что у соседа живая».

Очень смешно было, когда крутогорцы начали богатеть. Это Витя хорошо запомнил. В 1954–1955 годах деревенские стали покупать часы. Это был шик, блеск! И вот соберутся колхозники на каком-нибудь общем собрании, начнут ругаться, и обязательно кто-нибудь встанет руки в боки и выдаст:

— А, ты богатый стал! Часы себе купил!

(Дяде Коле Малеву так точно прилетало, Витя хорошо запомнил). После часов народ стал покупать велосипеды, мотоциклы. А там и совсем богатая жизнь настала…