Сами-то мы не местные

или Кто и зачем понаехал в Сочи

Два года назад я купил квартиру в новостройке и переехал. Моей большой ошибкой было выбрать дом, из окон которого видно море. Оказалось, что море — это слишком красивая картинка для тех, кто привык видеть из окна заиндевелую тайгу или дымящий завод. Все, у кого было достаточно денег на Сочи, но недостаточно на Испанию, уже здесь, мои соседи. Все остальные выжидают, копят, вступают в местные группы в Фейсбуке в надежде после переезда сразу мимикрировать под коренных.

Мой дом, к примеру, по непонятной причине стал пристанищем для переселенцев из Омска. То ли там всё так плохо, то ли здесь так хорошо, но я в родном квартале часто чувствую себя чужаком. Каждый раз, когда я хожу в магазин шаговой доступности, я вижу этих новых сочинцев — нью локалов, как ласково мы их называем, — пузатых мужиков за бутылкой пива, которые вздыхают, как им было тяжело переехать в Сочи: «Сначала я не понимал, как работать, что делать. Потом освоился. Открыл магазин живого пива». Это не новость, мигранты всегда привозят с собой частичку старого мира и пытаются адаптировать к новому. Именно поэтому сейчас Сочи выглядит городом ларьков живого пива. А экс-томичи деловито роют во дворах котлованы под погреба, чтобы хранить картошку и банки с соленьями. Совсем тоскливо мне стало, когда в первом подъезде дома появилось общественное объединение «Сочинские сибиряки»: за закрытыми дверями я слышу, как плачет по морозам гитара, и чую экзотический аромат копчёного муксуна.

Новые диаспоры, образованные не по национальному, а по земляческому принципу (нет, я не верю в особый сибирский или питерский дух), — это тот самый тренд, от которого идёт угроза сочинскому укладу. В прошлом году в соседний дом переехали две семьи пермяков и с
великомученической уральской наглостью поставили «лягушки» на парковочных местах моей многоэтажки. Пока я со своей южной неторопливостью спускался с седьмого этажа, чтобы поговорить, соседи-омичи организовали собрание, провели мобилизацию и объявили пермякам войну, которая вылилась в физическую ликвидацию «лягушек» и вербальные угрозы насилия. Вот так незаметно у меня под окнами закончилась первая омско-пермская война в Сочи.

В большом переселенческом буме я склонен винить Олимпиаду. Люди ехали сюда и раньше, но именно 2014‑й показал людям новый Сочи — с новой инфраструктурой, гостиницами, аэропортами, вокзалами и пр. Население скакнуло на 25 процентов. Олимпиада открыла русскому миру то, что сочинский февраль немногим хуже сургутского лета. То, что можно не кутаться полгода в шубу, а можно не покупать шубу вообще. То, что снег зимой — это исключение, а не правило. Но мне обидно. Когда здесь было пыльно, камазно, а весь город служил стройплощадкой для удовлетворения самых высоких амбиций, мы терпели и ждали перемен. Теперь мы терпим отсутствие парковочных мест, очереди в детсадах и глухую ненависть понаехавших. И это, кажется, навсегда.

В советские времена в Сочи был в обиходе такой термин — «вербачи». Так называли людей, приезжающих на сезонные заработки. Причём в первую очередь в сферу перевозок и общепита. Они скромно нанимались на
низко-оплачиваемые работы, зарабатывали свою копейку и с первыми дождями тянулись восвояси. Сегодня ситуация изменилась. Энергичные мигранты просят называть их новыми сочинцами и требуют равных прав на рынке труда, резко ограниченном субтропическим климатом.

Недавно я на высоких тонах разговаривал с интеллигентной женщиной, переехавшей из солнечного Новосибирска к морю. Она истерично, с высоты своего академического образования доказывала, что приезжие несут культуру в «город таксистов, официантов и торгашей». Я никогда не был в Новосибирске, но даже отсюда мне кажется, что не все тамошние граждане сплошь интеллектуалы и пьют чай из фарфоровых сервизов. Миссионерские настроения дамы пришлось пресечь довольно резко, хотя я в жизни очень миролюбивый индеец.

Среди приезжих бытует два заблуждения: во‑первых, местные плохо работают, потому как они привыкли пить вино под сенью платанов и жить за счёт сдачи жилых гаражей и прочих сараев. Во‑вторых, в Сочи вообще нельзя работать, потому что когда-то за окном офиса оранжевый шар солнца булькается в тёплое море на фоне томлеющих пальм, думать о сальдо, кредитах и концернах — противоестественно. И хотя оба заблуждения по-своему верны, работать местным всё равно приходится.

Самая распространённая жалоба, которую я слышал от новосочинцев, — здесь нет работы. Здесь нет заводов, трансформирующих урбан в моногород, нет приватизированных химстроймашев, нет природных ресурсов, из которых при удобном стечении обстоятельств можно озолотиться. Лес — в заповеднике, нефтедобыча на шельфе запрещена, в море мало рыбы и много медуз, пшеница не колосится, самая крупная фабрика — по производству колбасы, самый большой завод — Арменчик делает полублоки на Ареде. Поэтому бывшим токарям, начальникам цехов и нефтяникам здесь неуютно. Поначалу.

Помыкавшись, большинство трудяг следуют примеру одного моего товарища, бывшего камчатского вояки, — становятся отельерами. Если вы думаете, что для того чтобы стать отельером, надо пять лет учиться в Швейцарии, три года работать портье в Лондоне и прожить хотя бы полгодика в местечке, название которого начинается с Коста-, Сан- или Пуэрто-, то нет. Надо просто собрать все свои сбережения, купить на них что-то похожее на гостиницу (если нет денег, можно ограничиться квартирой, предварительно превратив её в апартаменты) и зарегистрироваться на каком-нибудь booking.com. А климат, геополитика и неиссякаемый поток бюджетных туристов сделают своё дело. И если я сейчас вам подсказал бизнес-идею на остаток жизни, то, пожалуйста, пять процентов комиссии мои, я всё же сочинец.

Приезжие меняют Сочи, но и Сочи отвечает им взаимностью. Пресловутый сочинский менталитет, которым туроператоры, специализирующиеся на загранпоездках, пугают российских курортников, вместе с загаром, ротовирусом и чебуреками впитывается в мышление нью-локалов. К концу первого году жизни на новом месте они перестают купаться в море, ко второму — прекращают пить воду из-под крана, к третьему — начинают относится к своим бывшим землякам с лёгким налётом пренебрежения. Впрочем, есть исключения, есть люди со стержнем, которые в силу жизненных принципов, ещё пытаются сопротивляться. Но таким лучше не ехать в Сочи, они здесь как белые вороны со своим неразбавленным пивом и приторной улыбчивостью.

Самое удивительное, что люди готовы переехать сюда в любом возрасте и любом социальном статусе. Для этого совершенно необязательно знать прикуп. Молодые переезжают заниматься йогой, преподавать лыжи или английский, организовывать фототуры или просто хипповать под южной луной, играя по подземным переходам. Средний возраст едет с более солидными и классическими бизнес-идеями. Старшее поколение переселяется зачастую просто подышать морем. И, знаете, я знаком с десятком сочинцев, которые уехали из Сочи в другие города и вернулись как побитые собаки к родным пенатам, ничего не добившись. Но я не знаю почти никого, кто бы приехал в Сочи и не нашёл себя. Сочи — город-Вавилон, дарящий бесконечные опции для самореализации и профпереориентации. Здесь легко заработать, легко потерять и легко начать заново. Среди местных циркулирует расхожая шутка, что Москва притягивает людей заряженных, а Сочи — разряженных. Но это не так. Сочи — это просто лайтовый филиал столицы, где нет такой суеты, таких денег и такого риска.

Впрочем, едут не только из холодных регионов. Едут и из-за рубежа. Я знаю двух французов с Ниццы, открывших брассерию в морпорту. Одного англичанина, построившего несколько бань при горнолыжных курортах. Араба, который торгует шаурмой около кладбища. Итальянца, делающего «настоящую неаполитанскую пиццу» из луховицкой муки и кубанских помидоров. Сестра жены была замужем за турком, который торговал кожей и мехами. А недавно я возил двух иранцев, которые хотели эмигрировать из Ирана (видимо, там ещё хуже, чем в Омске) и открыть кебабную на набережной. Кстати, если копнуть в историю, так Сочи — как Америка. Все 180 цивилизованных лет сюда ехали костромичи и воронежцы, эстонцы и немцы, молдаване и греки, армяне и поляки, украинцы и чехи. Где самозахватом, где по приглашению местных властей. Тогда как исконное черкесское население потеснилось, почти исчезло или живёт в кичмайских резервациях. И мы, сочинцы, — как те самые черкессы или американские индейцы. Постепенно вымираем и растворяемся.

Но я не жалуюсь. Я привык работать на приезжих, потому что я по-южному не амбициозен. Потому что я после работы могу лечь под финиковую канарскую пальму, смотря на звёзды и не думая о том, чем мне завтра платить зарплаты. Пусть об этом думают они, люди, которые делают мой персональный рай похожим на городскую среду.