Сергей Сушков

Непознанная земля

Сергей Юрьевич, кого вы считаете своими учителями?
У меня было два учителя. Первый — мой учитель физики, он же был и директором школы в посёлке Новая Ляля Свердловской области, где я вырос. Это Владимир Борисович Юсупов. Нас с ним, как ни странно, соединила любовь к музыке: я учился играть на баяне, а он музыку очень любил. Он был очень образованный человек, физик-ядерщик.

И работал в вашей сельской школе?
Да, нам, можно сказать, повезло. Он был очень ярким человеком и, как я сейчас понимаю, диссидентских убеждений. Возможно, в столицах он не пришёлся ко двору. Он был для меня вторым отцом. И ему было важно передавать знания детям, выращивать учеников, воспитывать в них умение мыслить. С Владимиром Борисовичем связаны мои первые походы в лес, в горы, благодаря ему я полюбил лес. Я был на всех уральских вершинах, начиная с Перевала Дятлова и заканчивая знаменитой горой Семичеловечьей на Полярном Урале.

А кто ваш второй учитель?
Это очень известный в Екатеринбурге человек Лев Наумович Коган. Он преподавал мне культурологию на философском факультете УрГУ. Я писал у него научные работы, бывал дома неоднократно. Он меня как-то выделял из всех студентов и очень жалел, что я ушёл из науки в юриспруденцию.

А как бы вы сформулировали уроки, которые они дали вам?
Как бы вам объяснить… На мой взгляд, учитель — это не тот, который чему-то научил. Вот раньше была такая профессия — повитуха, знаете? Ну вот, учитель — это человек, который помогает рождаться мысли у своего ученика. Учитель, он как повитуха. Мои учителя — это люди, которые помогли мне выработать навыки самостоятельного мышления. Понятно, что у них для этого были соответствующие базы знаний. Понятно, что они владели педагогическими приёмами. Владимир Борисович впервые рассказал мне про Набокова, впервые дал почитать «Один день Ивана Денисовича», с ним я впервые обсуждал Библию как произведение философской мысли… К таким сакральным знаниям я только благодаря ему прикоснулся. И при этом он учил меня вырабатывать свою точку зрения. Я поэтому и пошёл на философский факультет. Владимир Борисович рассказал мне про логику Аристотеля, о кругах Эллера, о риторике Цицерона и о том, как Цицерон женился. Рассказывал, каким образом рождаются силлогизмы, что такое непротиворечивые суждения…

Это завораживает юный мозг.
Да, это было настолько интересно! Потрясающе талантливый был человек. Мне просто повезло. Мой папа даже ревновал к нему. Но сейчас я понимаю, что папа благодаря этой конкурентной среде дал мне намного больше, чем дал бы в её отсутствие.

Вы общались со своим учителем, когда стали взрослым?
Конечно. Вместе с моим другом детства мы приезжали к Владимиру Борисовичу в Новую Лялю, пока он был жив… Я уже работал в администрации области.

Как, на ваш взгляд, можно улучшить государственную машину?
Что такое блокчейн? Что такое Вig data? Это надёжное хранилище, в котором невозможно уничтожить информацию. Так вот, государственная машина в скором времени придёт к состоянию полной автоматизированности бюрократических процедур и лишится сакральности — а сакральность сейчас является неотъемлемым атрибутом власти. Политические системы мира развиваются в эту сторону. Смотрите, что происходит. Варианты решений, которые предлагает искусственный интеллект на основе громадной базы данных, становятся всё более квалифицированными, профессиональными, точными. Как можно сравнить базу данных, которые помещаются в голове у человека, с базой данных в машине? Простой пример: ты стоишь в пробке и видишь ситуацию на три машины вперёд. А если открыть Google maps и посмотреть, как обстоит дело в сотне километров вокруг — ты оценишь ситуацию совершенно по-другому. Знания с большой цифровизацией — это гораздо более полные знания, чем знания простого человека. И тот, кто владеет «биг дейтами», принимает более точные решения, это раз. А второе, не менее интересное, — это совсем другие решения. Вы были в МФЦ? Были, конечно. Всё так просто и удобно. Все государственные услуги уже там.

Но это же только сервисы, там не принимаются решения.
Пока только сервисы. Но реальность состоит в том, что всё можно автоматизировать. Скажем, выдача лицензий. Есть формальный набор документов: принёс, машине отдал — всё в порядке? — получай документ. Автоматические технологии оптимизируют количество занятых людей.

Сергей Юрьевич, откуда у вас эти чётки, которые вы не выпускаете из рук?
Привёз недавно из Киккского монастыря. На Кипре есть такой мужской монастырь, в котором хранится икона, написанная святым Лукой, — он единственный писал Христа и Богородицу как очевидец, он видел их при жизни. Икона эта кочевала по разным странам и храмам и в результате оказалась на Кипре. Я решил посмотреть, насколько реальный Иисус отличается от своего канонического образа.

И как?
И не тут-то было. Видимо, во всём есть какая-то доля лукавства, тем более тут икона от Луки… Словом, священнослужители закрыли верхнюю часть лица Христа. Говорят, икона излучает такую невероятную энергию, некоторым плохо становится, вот её и прикрыли рентгеновской плёнкой наполовину. Версия странная, но ещё страннее было, когда ко мне подошёл мужчина в рясе и заговорил по-русски. Рассказал, что приехал туристом с семьёй, подошёл к этой иконе и понял, что никуда отсюда не поедет. И остался. А его семья улетела обратно в Питер. Он принял постриг и остался в монастыре монахом. Вот он-то и подарил мне эти чётки, сделанные из сандалового дерева. И правда, пахнет сандалом и ладаном. Это оберег, сказал он.

Вы верите в обереги?
Нет. Суеверия, я считаю, рождаются от незнания. А я всё-таки закончил философский факультет. Я не религиозный человек. Мне эти вещи интересны с историко-культурной точки зрения. Мы всё время спорим с моим другом Дмитрием Тарасовым о том, что есть нематериальные субстанции, их не увидишь глазом, они божественной природы. Конечность человеческого сознания не может постичь бесконечность Вселенной — и именно это противоречие рождает веру. Человек — существо, наделённое верой как функцией. А Дима Тарасов — доктор и махровый атеист, он считает, что есть только то, что познано наукой. Вот в таких спорах у нас иногда и проходят вечера, за стопкой книг.

Сергей Юрьевич, а как вы, выпускник философского факультета и профессиональный юрист, оказались в Министерстве сельского хозяйства?
История долгая, но если коротко, так: министр сельского хозяйства Челябинской области Иван Феклин, с которым мы были хорошо знакомы, пригласил меня, когда в должность губернатора вступил Михаил Юревич. Так я стал заместителем министра сельского хозяйства по всем вопросам, не касающимся сельского хозяйства. Через два года Ивана Евгеньевича повысили, и его должность оказалась вакантна.

А как вы принимали решение принять этот пост?
Я не принимал решения. Мне сделали предложение. И я понимал: либо буду я, либо новый начальник, которого я не знаю. А люди, которые руководят сельским хозяйством, они очень своеобразные. Ну представьте директоров колхозов, крепких хозяйственников. Они в своём мире живут. Министерство за время моей работы «замкнуло» на себя и Ростехнадхор, и ветеринарию, и лицензирование, и розничную продажу алкоголя, и так далее — непрофильные, казалось бы, вопросы, но появился другой масштаб, другой уровень решений. Лучше я сам буду министром, чем кто-то другой — моим начальником, так я решил. И я считаю, мне просто повезло. В этот момент ввели санкции — и для сельского хозяйства это была мощная поддержка. Мы сумели поднять птицепром и мясоперерабатывающие производства до невероятной высоты. Наш бизнес наконец понял, что агрохолдинги — это место для точек роста и инвестиций. Такие компании, как «Ромкор», «Ариант», «Равис», показали высокий рост, умение вписываться в рынок, доказали свою эффективность. Насколько я знаю, на сегодняшний день «Ромкор» вышел на полные производственные мощности. Это один из крупнейших инвестпроектов, который был реализован совсем недавно.

Успешный опыт на посту министра сельского хозяйства упростил для вас принятие решения о должности вице-губернатора?
О, нет. Здесь я долго принимал решение. Понимаете, в правительстве работает команда. И легче в неё зайти, чем выйти. Этот принцип, впрочем, касается любого замкнутого корпоративного сообщества. Когда ты работаешь в команде — ты становишься обязанным людям. Они зависят от тебя, без тебя возникнут сложности. А главное, когда есть доверие со стороны вышестоящего руководителя — это дорогого стоит. Для меня предложение Бориса Александровича поработать на более высоком посту, с более масштабными задачами, с более высокой ответственностью было очень… Даже слов не подберу. Важным, лестным, значимым.

Что было решающим фактором для вашего согласия?
И то, что я уже перечислил, и ещё один момент. Знаете, опыт работы министром сельского хозяйства многому меня научил. Я же к тому времени считал себя компетентным, знающим, умным и думал, что всему научился в этой жизни. Пришёл в сельское хозяйство, ничего в нём не понимая, — и столько нового узнал! Полмира объехал — от Аргентины до Дальнего Востока, встретился с огромным количеством интересных людей. И тут я подумал: хорошо, вот экология — тема, где я вообще ничего не понимаю, как и в сельском хозяйстве когда-то. Ещё один новый мир, непознанная земля. У меня эта тема, как и ряд других, неизвестных ранее, вызвала чисто эвристический интерес.

Сергей Юрьевич, а как возникает доверие на высоких этажах государственной власти?
Знаете, здесь, как в разведке, человека узнаёшь гораздо лучше, чем в любой другой сфере. Мы сталкиваемся с ситуациями, требующими личного срочного серьёзного решения. Например: дом может обрушиться, а там живёт огромное количество людей. И ты берёшь на себя ответственность, чтобы эти люди там остались ещё на какое-то время, потому что нет возможности пока их переселить. Руководители постоянно находятся в ситуации, которую можно приравнять к чрезвычайной. Я всегда знаю больше, чем другие. Я понимаю все риски и опасности, которые могут грозить населению. И я за это отвечаю. И я, и мои люди. В этом моя работа. С каждой новой должностью уровень ответственности повышается. Теперь у меня в ведомстве кроме сельского хозяйства ещё и леса — а это пожары. Ещё и экология — я должен сделать так, чтобы люди могли дышать.

Вас называют бесстрашным вице-губернатором. Вы знаете об этом?
Нет у меня бесстрашия. Настоящий мужественный человек понимает, где нужно остановиться и что такое страх.

А что такое страх?
Страх — когда ты понимаешь, что через некоторое время твои планы могут порушиться. Здесь важно не перегнуть. Можно же бегать сломя голову, закрывать предприятия, которые дымят. А вы поставьте себя на место директора. У него зарплаты, люди, производство, он налоги платит, на которые мы все живём. А тут приходит такой чиновник и говорит: так, у тебя ПДК превышены на столько-то, закрывай завод. Можно закрыть.

У вас есть такие полномочия?
Есть, у Министерства экологии есть. И у федерального, и у регионального. В суды можно подавать и закрывать. Для этого у нас наконец-то появились аккредитованные лаборатории! Это первый вопрос, которым я занялся, когда сюда пришёл. Губернатор дал добро, купили две лаборатории…

Двух хватит?
Нет, конечно. Но они же очень дорогие, кроме того, нужны специалисты, которые умеют на них работать. Для проведения мониторинга нужно девять минимум, а для Челябинска в целом — двадцать. Я недавно с Борисом Александровичем разговаривал и сказал ему: «Ваша заслуга состоит не в том, что вы побороли смог, а в том, что для решения наших региональных проблем вы привлекли федеральный центр». Владимир Владимирович Путин заговорил о Магнитогорске и Челябинске, нас начали включать в федеральные программы, принято решение проводить здесь ШОС с пониманием, сколько для этого предстоит в городе сделать: и русло реки почистить, и предприятия отквотировать по-другому, и озеленение провести в городе, и дороги другие построить… Без решения о проведении ШОС не было бы ничего. Все так провинциально бы и закончилось. ШОС для нас — это шанс. Другого нет варианта.

Как вы привыкли планировать?
Планировать не люблю. Я работал в сельском хозяйстве — вся эта отрасль зависит от погоды. Ты можешь планировать всё что хочешь. Но вот прошёл град или, наоборот, засуха случилась — и всё. Есть вещи, на которые мы не можем повлиять. Я уточнял у наших метеорологов: у них инструменты измерения позволяют видеть только на один-два дня вперёд. На один-два дня! А мы требуем долгосрочные прогнозы. Так вот, у меня точно такая же личная ситуация. У меня нет сегодня мыслительных инструментов, которые позволили бы мне долгосрочно прогнозировать.

И вы легко относитесь к тому, что ситуация меняется непредсказуемо?
Это самая лучшая позиция. Это навык, приобретённый мною в процессе выживания. Я могу, как оракул, вещать что угодно. Но верифицируемость моих вещаний крайне низкая.

Чего вы не успеваете?
Не успеваю заниматься самообразованием. Не могу себе позволить перечитать то, что мне хочется.

А что хочется?
Достоевского — «Братья Карамазовы», «Войну и мир» Толстого. Из философских работ хочется прочесть много.

Ваше любимое философское направление?
Экзистенциализм. Хайдеггер, Сартр, Камю — это моя тема.

Я правильно понимаю, что главный принцип экзистенциализма — жить так, как будто плывёшь листом по воде?
Ну, это метафорическое сравнение, а философия — строгая наука, она строже, чем математика. Но, пожалуй, нет, это принцип ближе к китайской философии… В основе экзистенциализма лежит очень важная вещь — любое живое существо всегда имеет право выбирать.

А как вы понимаете, правильный вы совершаете выбор или нет?
Только по результатам своих действий. Даже если я про себя решил, что я прав — все мои мыслительные возможности проверяются на практике. Я человек сомневающийся. Как часто говорил мой учитель, умный человек определяется не количеством прочитанных книг, а его способностью сомневаться. Есть эрудиты — у них голова набита фактами, как печь дровами, а тяги к сомнениям нет! Огня нет. Только настоящий учитель способен создать эту тягу.