Дома мы зовем ее Диночка: Диночку брал? Не видел, где Диночка? Дай мне Диночку. Ее книги кочуют туда-сюда по квартире, чтобы в любой момент дотянуться. С ней у нас налажен такой тихий теплый разговор. Уютный, как крепкий чай в любимой чашке.
Я лично пришла к выводу, что в ее книгах заключена магия. Следите за руками: отключаешь остальной мир, читаешь, читаешь, и события твоей собственной жизни в какой-то неуловимый момент начинают подсвечиваться незнакомым светом, новым смыслом и даже красиво разворачиваться под музыку. И ты видишь то сокровенное, в чем сам себе не признавался. Ну как ее не любить после этого.
В нашем городе Дина Рубина была впервые. Рассказываем, какая она наяву, эта неугомонная, громкая еврейская женщина, которая терпеть не может, когда ее книги называют «женской прозой», с любого места выплетает литературный сюжет и никогда не стесняется быть самой собой. Она говорит звучно и нараспев, как будто читает с листа уже сочиненную историю, и руками порхает, помогая мелодии текста. Если устроитесь поудобнее, можете вообразить, что вы участвуете в записи очередной программы «Линия жизни» с Диной Рубиной на канале «Культура».
– Я благодарна судьбе, которая привела меня в Челябинск. Больше всего в вашем городе мне нравится этот магазин (первая встреча с читателями состоялась в «Библио-Глобусе». – Ред.). Знаете, когда пишущий человек попадает в пространство, где много книг, он одержим двоякой мыслью. Первая: боже, сколько всего, на хрена вообще я пишу. И вторая мысль: какая красота, меня кто-то снимает с полки, спасибо огромное! Расскажу короткую историю о моей известности. Однажды я выступала в Израиле, подписывала книги, и подходит ко мне женщина: «Ой, я такая счастливая, что попала на встречу с вами. Знаете, у меня соседка тетя Маша, цыганка. И она все время сидит. Ну месяца на два выходит и опять садится. Так вот тетя Маша мне сказала: «Людка, ты в Израиль едешь? Ты там женщину найди, она книги пишет, Дина Рубина ее зовут. Она хорошая, из наших, из цыган. Ты ей вот что передай: если посадят ее – пусть просится на нашу 385-ю строгого режима. А мы греть ее будем. В обиду не дадим». Я оторопела, конечно. В моих ближайших планах не было попадать на 385-ю. Но я подумала: а ведь это и есть слава – меня читает цыганка в тюремной библиотеке! Ну давайте, задавайте вопросы.
– Как вы умудряетесь писать книги с таким фантастическим сюжетом, но при этом в этот сюжет веришь?
– Да, я многое придумываю. Но моя профессия предполагает описание чего бы то ни было. Если вы в придуманное мной верите, значит, я это сделала неплохо. Как только у вас появляется вот это «Не верю!» – что ж, смело бросайте книгу в угол. Но знаете, у меня в сюжетах нет ничего фантастического. Жизнь, она придумывает сюжеты почище любого писателя.
– Дина Ильинична, что для вас счастье? И что вы делаете, чтобы чувствовать счастье как можно чаще в течение дня, недели, месяца?
– Дня – это лихо, конечно. Я желаю всем, чтобы хотя бы раз в день вы почувствовали счастье. Когда я только приехала в Израиль, 27 лет тому назад, это было страшно тяжелое время для моей семьи. Но там было солнце. И были очень яркие кусты бугенвиллей с темно-лиловыми цветами. В период цветения они выплескиваются и пышной пеной спускаются с тяжелых каменных заборов. В Израиле чокнутые гении-садовники выводят бугенвиллей разных цветов: розовые, белые, сиреневые, желтые, декадентские… И вот, знаете, я чувствую счастье просто от этого удара: черепичные крыши, яркие кусты, солнце, витамин-серотонин… (И руками все это рисует в воздухе). Эти минуты вызывают во мне приступы животного счастья. Поскольку неживотного счастья у меня не бывает. У меня мозги пишущего, вполне циничного скептика, я понимаю, что все это – ежеминутно, ежесекундно, ускользающе. Я в свое время купила квартиру, весьма мне не подходящую, ужасно дорогую, за которую я плачу и буду платить до своих 119 лет. Она была не такая и не сякая, но там был балкончик, с которого открывался вид на гору Елеон и на Елеонский монастырь с колокольней под названием «Русская свеча». И эту колокольню на высокой горе все время пересекали облака, там летали какие-то ястребы и беркуты… И я выходила на балкончик и думала: боже, я самый счастливый человек. Особенно если принять стаканчик. Стоишь и смотришь: вот, на свете счастье есть! «Я вечно вся в долгах, – говорю я Губерману, – но зато я смотрю на Голгофу». – «Назови эту гору – Долгофа», – ответил он. Вот вам ответ про счастье.
– Дина Ильинична, у нас о работе внешней разведки обычно пишут отставные генералы и полковники. Прочитал тут вашу «Русскую канарейку». Скажите, вы во внешней разведке не работали по культурной части?
– Отличный вопрос, спасибо! Вы попали в точку. У меня была лихая мысль: эх, разведка! Ну, думаю, найду какого-нибудь отставного полковника… Туда-сюда сунулась – никого. Но я-то знаю, что сын моего ближайшего друга, еще по Ташкенту, работает там. Никто про это не говорит, но подразумевается. Ну, думаю, встретимся с Сашенькой, он все и расскажет. Покупаю тортик «Сказка» (да, у нас есть русский магазин) и еду в гости в назначенный день. Надо сказать, что этого мальчика я помню, когда он бегал по террасе голышом. Мы режем торт. И я говорю: «Саш, я все понимаю. Скажи, о чем тебя можно спрашивать?» Он говорит: «Вы спрашивайте, тетя Дина, о чем хотите. А я подумаю, на что можно ответить». – Ну хорошо. Вот, говорю, предположим, моему герою надо встретиться со своим… куратором. Может ли он встретиться с ним в Европе? Саша задумчиво: «Европа. Хорошая мысль». Ну, а например, в кафе? – продолжаю я. Он говорит: «Кафе. Хорошее место.» А я ему: ну а в Вене? Саша: «Вена. Хороший город…» (смех) Я сказала: «Сашенька, спасибо». Встала и пошла. Пришлось взяться за дело серьезно. Один отставной полковник дал мне такой совет: «Не пишите ничего конкретного. Обозначайте условными деталями». Так и получилось. Но я писала об артисте. Не о разведчике.
– Я пишу диплом о вашем творчестве. Вот в трилогии «Люди воздуха» представлены различные архетипические образы… Чем обусловлено ваше обращение к ним?
– Архетипические образы? Обусловлены? Господи, милая моя. Я и слов таких не знаю. Вы знаете, я как уличный хулиган. Я как кошка облезлая. Сама по себе гуляю. Какие типы, какие архетипы? Для того, чтобы почувствовать, что я хочу писать… Как вам объяснить… Это должно щелкнуть. Щелкает у меня обычно в районе диафрагмы, не в районе мозга, если он вообще у меня есть. Вот свежая история. Три дня назад мы сидим с подругой на кухне, мы знаем друг друга лет 40. И она рассказывает про ее любимого папу, крупного ученого, которого она в детстве так редко видела, он много работал, поздно возвращался, и каждое его появление было событием. И вот наконец-то они с папой идут в музей, ну пусть в Третьяковку, вместе! Это запредельное счастье для ребенка. А папа рассеянный такой. И они в этом музее теряются. Девочка бегает из одного зала в другой, плачет, и вот… вбегает в какую-то очередную галерею и видит своего папу! Он стоит перед врубелевской картиной и держит за руку какую-то девочку. Другую, незнакомую девочку. И она потеряла сознание. Вы понимаете? У меня все сразу щелкнуло, и я поняла, что надо писать историю любви к папе. А он… ну что, он просто смотрел на картину, подошла какая-то девочка, она подумала, что это ее папа, он подумал, что это дочка и взял ее за руку. И его родной ребенок, который видит, что ее папа держит за руку другого ребенка, теряет сознание. Из этой истории может получиться роман. А вы говорите, какие-то архетипы! Жизнь, жизнь, которая происходит изнутри людей, изнутри их семей… Вот где правда. Только так. Я всегда пытаюсь разговорить человека, хоть в самолете, хоть в поезде, в такси, где угодно. В человеческой жизни – все сюжеты.
– Расскажите, пожалуйста, о стечении необычных случайностей в вашей жизни. Ну хоть парочку историй.
– Ага, парочку. Ну немножко биографию, лет двадцать последних, да? (смех в зале). Я расскажу о невероятных знаках, связанных с моей работой. Когда я принимаюсь за большую работу, я непременно жду знака. И этот знак обязательно случается. Если бы не случался – я бы не продолжала. Каждый прислушивается к ангелу-хранителю по своему ведомству. Когда я приступила к роману «Русская канарейка», у меня появился персонаж – человек, с детства посвященный в канареечное ремесло, очарованный звуками канареечного пения. Вдруг в какой-то момент я просыпаюсь утром с готовой идеей. Вот хорошо бы, думаю, чтобы у этого человека родилась глухая дочь. Единственная, ненаглядная, глухая девочка. И утром, попивая свой кофе, рассказываю мужу (несчастные мужья писательниц, они обречены все выслушивать). Он мне говорит: «Ну да, неплохая идея. Но тупиковая. Ты же не напишешь в фейсбук: эй, отзовитесь, глухие, хочу проконсультироваться?» И я говорю: «Да. Действительно. Тупиковая идея». С этой чашечкой кофе иду к компьютеру, получаю утреннюю порцию писем, штук 15, среди которых письмо от глухой женщины! И все. И эта линия получилась. Чудеса случаются. Случаются в каждом романе.
– Как складывается обычный день писателя?
– Вы думаете, что я фея? Да я ломовая лошадь. (смех). И очень хорошо готовлю. И все умею делать. И вся моя семья сидит на этой шее, которую я сейчас изящно обернула белым шарфом. Я делаю все, что полагается делать женщине. Мой будничный день – это каторжный труд. Конечно, это проклятье – быть женщиной-писателем. Как и женщиной-композитором, женщиной-художником.
– Каждый писатель по-своему автобиографичен. У вас из романа в роман кочует девушка, немного странная, тонкая, свободная, ускользающая.. Это про вас? Кто она?
– О да, вы правы, автобиографичен. Ну… Это моя лирическая героиня. Сейчас объясню. Ведь правда, когда вам, фигурально выражаясь, набьют морду, вы очень долго потом (ночью!), долго отвечаете. И очень удачно! (смех в зале). Вот у писателя есть потрясающая возможность отомстить всем обидчикам, признаться, сотворить, придумать, вырастить, родить, осуществить неосуществленное. Писатель – счастливый человек! Ты в своей книге бац! – на белом коне! А все остальные – понятно в чем, да?
– В ваших произведениях «Белая голубка Кордовы», «Русская канарейка» очень обоснованно и убедительно показана тема мести. (Рубина тут же: «Отличный вопрос!»). Ваше отношение к этой теме? Месть может быть оправдана?
– Конечно. Еще раз спасибо за вопрос. Понимаете, я исповедую религию, которая относится к первой части святых книг. Там, где око за око. И я считаю, что подлость, предательство – самые страшные преступления – они должны быть отомщены. Потому что ну кто их знает, какой чиновник там, на небе, этими делами будет заниматься. Вдруг какой-нибудь невнимательный… А надо наказать здесь. (Аплодисменты, крики «Браво!») Знаете, почему? Потому что очень многие добрые хорошие прекрасные порядочные люди почему-то страдают. А какой-нибудь вор, подлец, мошенник процветает. Это невыносимо видеть!
– С кем из современных писателей вы бы приехали на встречу из любой точки мира?
– О, какой вопрос. Я отвечу. Расскажу историю про Юрия Левитанского. Я его просто обожала, знала все стихи наизусть. Однажды я даже с бригадой писателей, среди которых был и Левитанский, выступала в университете. Мне был 21 год. И вот стоим за сценой, перед выходом, и мне так хотелось ему сказать: «Юрий Давыдович, я так люблю вашу поэзию…» Я постеснялась. Прошло много лет. Уже в Израиле я узнала, что приехал Левитанский, был уже очень плох. Меня пригласили: приедешь? Я ответила в таком роде, дескать, я с ним всю жизнь, ну что, ну что я приеду? Я его стихи читаю лучше. Ну что я скажу… И не поехала. Через три недели он умер. Мне позвонил Анатолий Георгиевич Алексин, он жил тогда в Яффо: «Диночка, ты знаешь, Юра Левитанский был у нас в гостях недавно, когда приезжал. И он сказал: «Я так счастлив, что приехал, что походил по этой земле… Единственное, что мне не удалось, и я очень жалею – хотел познакомиться с Диной Рубиной». И у меня оборвалось все внутри. (Вздох, тишина в зале). Вот так. Помните это стихотворение?
Собирались наскоро,
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошел – как не было.
Не поговорили.
Виделись, не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошел – как не было.
Не поговорили.
Так и жили – наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла – как не было.
Не поговорили.
(Тишина в зале, аплодисменты). Вот это и есть наша жизнь…
– При работе над произведением вы очень глубоко проникаете в тему, буквально до корней. (Рубина сразу: «О, интересный вопрос!») У актеров подобное погружение приводит к синдрому профессиональной деформации. Некоторые долго потом не могут выйти из образа. У вас наблюдается подобная симптоматика?
– Спасибо за вопрос. Я должна сказать, у меня очень интересная аудитория сегодня. Вы знаете, я люблю повторять, что все писатели – не совсем нормальные люди. Это правда. Я единственный абсолютно трезвомыслящий человек. (Смех). Я знаю, кто я. Если серьезно, да, вы правы, произведение страшно затягивает. Когда я писала «Высокую воду венецианцев», где героиня умирает от рака, я и вправду боялась, что заболею. Я действительно надеваю шкуру героя. Я становлюсь мужчиной, женщиной, собакой, пчелкой. Я умираю. Когда я работала над последними сценами романа «Белая голубка Кордовы» , каждое утро принимала тройную порцию лекарств от давления. Но слава богу, у меня, как у любого человека, сейчас с памятью не очень. (Смех). Поэтому у меня все быстро выметает из головы.
– У вас по-прежнему нет телевизора?
– Нет, у меня нет телевизора. Я не могу засирать… (Смех, аплодисменты). Извините…
– Вы думали о том, как сложилась бы жизнь, если бы вы не уехали в Израиль?
– Я благодарно принимаю настоящее время собственной судьбы. Так случилось. Я оказалась не здесь, а там. Я думаю, что если бы… то все равно писала бы о том, что крутится в этой голове (стучит пальцем по лбу). Что и происходит в настоящее время.
– Расскажите, как поживает ваш друг Игорь Губерман.
– Губерман – человек остроумный и яркий. Мой прекрасный друг. Поскольку он, слава богу, жив и продолжает шутить, и в жизни порой более реактивен, чем в своих стихах, я иногда нагло за ним записываю. Как булгаковский Левий Матфей за Иешуа, с той же степенью достоверности. Например, много лет назад он пережил тяжелую операцию. Мы все волновались, он тоже. И вот анестезиолог, русский врач, большой его поклонник, перед операционной над ним склонился: «Как вы себя чувствуете, Игорь Миронович?» Губерман ответил: «Хреново, батенька. Так что начинайте без меня». (Смех).
Раз уж про Губермана, так и быть, почитаю вам пару историй из еще неопубликованного сборника. Потому что я еще и наживаюсь на светлом образе моих друзей-писателей.
История первая
«Собрались у Саши Окуня, у нашего друга-художника. Все после поездок. Разговоры вперебивку, взахлеб, взрывы смеха. Переводчики Меир Шалев, Рафа и Алла Мительманы только что вернулись из Голландии. С восторгом рассказывают о том, как в Гааге они покупали на улице с лотка знаменитый харринг – голландскую селедку, только что выловленную, абсолютно несоленую. «Знаете, они кладут длинный ломоть харринга на дивную белую булку, разрезанную вдоль. И это так божественно вкусно, – говорил Рафаил, – что мы с Аллой съели по булке, потом встали в очередь еще раз, купили по второй. И съели. А потом не выдержали и в третий раз встали в очередь. Я спрашиваю: «Не проще ли было сразу купить по три булки, Рафа?» Губерман на это совершенно серьезно: «Так дорого же». (Смех).
И еще одна
«2002 год. Мы с семьей в Москве, я служу в Сохнуте. Из Иерусалима приехал Игорь Губерман, пришел в гости. На него, как обычно, набежало еще народу. Первым делом ухлопали водку. Но осталось, к счастью, еще полбутылки коньяка. Игорь наливал Борису, моему мужу, приговаривая: «Старик, пей коньяк – коньяк трезвит!» Дня три спустя все мы сидим на дне рождения у Лидии Борисовны Либединской, тещи Губермана. Компания большая, водка, само собой, скоро кончилась. Но выясняется, что осталось еще виски. Игорь показывает бутылку Борису и спрашивает: «Старик, тебе виски налить? Виски жутко трезвит». – «Ты ж говорил, что коньяк трезвит», – спрашиваю я. Он мгновенно: «Не подтвердилось». (Смех, аплодисменты).
– Дина Ильинична, как стать писателем?
– Если б я знала! Я б сама им стала. Это судьба, дорогие.