Пусть простит меня читатель, но я не помню, в дворике какого именно из музеев Флоренции стоит этот Бахус: античная скульптурка менее метра высотой. Почти шарообразный веселый человечек, вытесанный из грубого темного камня, пузико отполировано до безупречного глянца поцелуями поклонников божества. Ручки и ножки коротенькие, а мужские достоинства несоразмерно огромные.
Мужчины из нашей группы пожелали сфотографироваться рядом, и я хмыкнула: «Надо же, не боятся потерять в сравнении!» Женщина-гид рассмеялась. Это и послужило толчком к нашему сближению.
До Флоренции итальянские гиды (за исключением музейных) не пытались демонстрировать туристам свои знания. Август – пик туристического сезона, и, возможно, квалифицированных экскурсоводов попросту не хватало. До сих пор их общение с нами шло приблизительно на таком уровне:
– Вы прилетели в аэропорт Леонардо да Винчи. Справа его статуй. Леонардо да Винчи – это был такой парень, который придумывал всякие штучки, чтоб летать…
У женщины-гида во Флоренции были русское имя и отчество. Помню точно, что Мария. Отчество? Кажется, Петровна, но полной уверенности нет. Все-таки это был семьдесят первый год, тридцать восемь лет прошло.
Нам невероятно повезло. Ни один город Италии ни до ни после не открылся перед нами так ярко, так полно, насколько это было возможно за один день, как великолепная Флоренция. Наш гид знала здесь все досконально и любила древние камни, по которым ступала. История от античности до наших дней представала в ее рассказах не в разрозненных эпизодах, а как единая цепь, каждое звено в которой бесценно и неповторимо. Особенно много внимания она уделяла русским следам, причем не только показывая нам здания, где жили российские гении, но и сообщала детали их пребывания, каких в литературе не встречалось.
Вспоминая о недавнем тогда страшном наводнении, постигшем город-музей, она рассказала, как мальчишки принесли ей выловленную из потока пачку бумаг, исписанных вроде бы по-русски.
– Это оказалась переписка графа Орлова с домом Медичи!
И тут же возмущенный рассказ о фотографе, снимавшем поэтапно гибель человека, затапливаемого в полуподвале, из которого тот не мог сам выбраться. Вместо того чтобы позвать людей на помощь и спасти несчастного, фотограф предпочел фиксировать на пленку его отчаяние и агонию.
Мы смотрели на жалкую, выдох-шуюся за летние месяцы Арно и не могли себе представить, как этот робкий ручеек, который не то что курице, воробью под силу вброд перейти, мог раздуться до такой громады, чтобы затопить могучий город…
Конечно, личность гида заинтересовала. На вопросы туристов, давно ли она живет во Флоренции и так далее, Мария (Алексеевна?) ответила, что она урожденная графиня Олсуфьева. Когда ее отец, один из военачальников русской армии, погиб (или умер?) в первую мировую войну, семья переехала в Европу. Ей самой тогда было четыре года. Была замужем за швейцарцем. Во Флоренции давно. Работает переводчиком технической литературы в одной из промышленных фирм.
Графине было тогда под шестьдесят: очень прямая сухощавая фигура, легкий шаг. Правильные черты лица. Темно-синее шелковое платье в мелкую белую крапинку. Нитка жемчуга. Модная тогда шляпка-косыночка. Держалась графиня просто, не чинилась. На вопросы отвечала подробно и охотно. Возможно, ей просто доставляло удовольствие говорить по-русски.
Как счастье вспоминала она приезд в Италию три года назад труппы театра «Современник» (это были не гастроли, а обычная туристическая поездка). У нее в квартире собрались тогда эмигранты первой волны, Олег Ефремов и Олег Табаков читали «в лицах» рассказ Чехова «На чужбине», а старики плакали.
– Я дружу с Зоей Александровной Никитиной, мамой Миши Козакова. Перед тем как «Современнику» приехать сюда, она мне написала: «Машенька, когда Мишенька приедет, возьми над ним шефство, проследи, чтобы он не накупил всякой ерунды». Приезжает Миша и первым делом говорит: «Ведите меня в такие магазины, чтоб у меня было все еще пижонистее, чем у Женьки».
– Какого Женьки?
– Да Евтушенко же, Ирочка.
Евтушенко, как оказалось, графиня знала не только как приятеля Козакова. Она рассказала, что занимается переводами современной русской литературы. Назвала целый список известнейших наших литераторов, книги которых вышли на итальянском в ее переводах. Там были и такие полярно далекие друг от друга личности, как, например, Солженицын и Бондарев.
– Самое ужасное, Ирочка, что мне приходится переводить поэтов. Причем таких прекрасных, как Окуджава, Вознесенский, Евтушенко. Как я могу? Надеюсь, со временем в Италии появятся поэты-переводчики, владеющие русским языком, и эти стихи получат достойные их уровня переводы.
Оказалось, что Мария (Ивановна?) довольно часто бывает в Москве. Особенно старается побывать в новогодние праздники и встретить их в особняке Олсуфьевых – ныне Центральном доме литераторов. Со многими из тех, чьи творения переводит, ее связывают дружеские и деловые отношения.
Рассказывая, как в последний свой приезд она побывала в гостях у Булата Окуджавы, графиня с удивлением поведала, что тот живет в ужасных условиях, в коммуналке.
– Как можно? Такой великолепный, всемирно известный поэт и так ютится?
И тут я продемонстрировала всю свою совковую кондовость, сказав в ответ, что, по слухам, Окуджава не так давно развелся, а при разводе, понятно, возникает проблема жилья.
Боюсь, графиня меня не поняла.
Сама она, кстати, к «обществу потребления» относилась с легкой интеллигентской брезгливостью. Говорила, что именно на этой почве у нее возникают разногласия с детьми (кажется, она упоминала о дочери и сыне), которые очень ценят престижные свидетельства благополучия и хотят, чтобы у матери было все, что по нынешним меркам необходимо: автомобиль хорошей марки, много бытовой техники, дорогая мебель…
– Зачем мне автомобиль? По Флоренции надо ходить пешком.
Когда мы гуляли по Флоренции пешком под предводительством Олсуфьевой, графиня еще раз поразила нас уже не столько знаниями, сколько широтой взглядов. Олег Политицкий (светлой памяти), руководитель челябинской группы, просто так, «чтобы разговор завязать», попросил:
– Расскажите нам о великой тройке эпохи Возрождения: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэле. Мы, конечно, читали о них, но как о художниках. А что они представляли из себя как люди?
– Ну что вам сказать, Олег… – начала графиня. – Любопытно, что все трое были педерастами…
Олег поперхнулся и больше вопросов не задавал. Это слово мы слышали в транскрипции Хрущева – «пидорасы», и знали лишь, что это что-то жутко позорное.
А Мария (все же – Петровна?) рассказывала нам об итальянцах, их быте, пристрастиях, темпераменте. Объяснила, почему движение хиппи, которых итальянцы охотно принимают как весьма платежеспособных туристов, не нашло отклика у итальянской молодежи: здесь надо смолоду завоевывать место под солнцем и тратить годы на блуждание в дурмане – себе дороже. Кроме того, в католической Италии замуж принято выходить, будучи девушкой, а с хиппи этого не получится…
С Олсуфьевой мы провели потрясающий день. А утром ее срочно от нас убрали. Из-за одного долбака из нашей группы. То ли по наивности, то ли напрашиваясь в гости, то ли из других, неведомых мне соображений, он спросил:
– Скажите, у вас дома есть книги тех наших писателей, что у нас не печатаются?
– Конечно. Я же сама их перевожу.
– А можно мне их посмотреть?
– Ну если вы хотите…
Утром следующего дня Олсуфьева принесла стопку книг в авоське (!). Графиня знала наши порядки не хуже, а то и лучше нас и вряд ли хотела потерять возможность встречать Новый год в своей детской – ныне библиотеке Дома литераторов. Поэтому, дождавшись, когда спустятся в холл гостиницы все три руководителя, она на их глазах протянула авоську любителю запрещенной литературы:
– Вот те книги, что вы просили. Вы можете взять их с собой в Союз, но потом попрошу прислать их мне назад.
Турист с трудом устоял на ватных ногах и поспешно отказался.
И началось: «Как она попала к нам? Она даже не член профсоюза гидов! Это запланированная провокация!»
Олсуфьеву сменила «член проф-союза гидов», старательная деваха, которая пыталась говорить по-русски. У нее это получалось с каким-то странным, не столько итальянским, сколько немецким акцентом:
– Справа быль вилль, где жиль ваш компонисто Чайковски. Проехаль… Вилль, где жиль баронесс фон Мекк. Проехаль…
Когда я решила написать о короткой, но так обогатившей меня встрече с графиней из Флоренции, удручало, что я не уверена, правильно ли вспомнила ее отчество.
Думала, что смогу его установить. Позвонила двум своим спутникам по той поездке. Они графиню вообще не помнят.
Конечно, ее должен знать Михаил Козаков. Но телефонов, зарегистрированных на его имя или имя сына Кирилла, в электронной версии московского справочника нет.
Удалось дозвониться до Табакова. Но Олег Павлович не помнит этого эпизода своей жизни.
Ну, в конце-то концов это не просто эмигрантка еще дореволюционной поры, это титулованная особа. Наверняка можно что-то найти об ее отце.
Как искать, откуда начать поиск, я не знала. Как-то аристократия, генеалогия не были до сих пор в сфере моих интересов. Олсуфьева стала первой и практически единственной представительницей высшего сословия, с которой довелось общаться. Тремя годами позже, в Руане, где заботы о нашем пребывании в городе взяло на себя нормандское отделение Союза молодых коммунистов Франции, знакомя с активистами Союза, об одном из них сказали: «Он у нас маркиз».
У маркиза-комсомольца были нежные черты лица и длинные тонкие пальцы. Пожимая руку женщине из страны победившего социализма, мне то есть, он что-то произнес, я разобрала «пролетариат» и «фратерните». О пролетарском братстве, значит.
Три человека старались, разыскивая для меня сведения об Олсуфьевых. Директор центра историко-культурного наследия Челябинска Владимир Боже и два доцента ЮУрГУ, обладатели энциклопедических знаний Михаил Грамм и Виктор Кислюк. Их стараниями мне стало известно следующее:
Олсуфьевы – старый дворянский и графский род. Михаил Иванович Олсуфьев, помещик, принимал участие «в разбитии» крымского хана Девлет-Гирея в 1572 году. Дмитрий Олсуфьев был в числе лучших слуг Ивана Грозного. Далее вереница имен, где есть сенаторы, высокопоставленные придворные.
Графский титул Василий Дмитриевич Олсуфьев получил 26 августа 1856 года в день коронации Александра II, состоял обергофмейстером при супруге императора.
Герб Олсуфьевых представляет из себя разделенный на четыре части щит, увенчанный графской и отмеченный тремя дворянскими коронами. Девиз: «Никто как Бог».
У Василия Дмитриевича было шестеро детей: Алексей Васильевич – генерал лейб-гвардии Гродненского полка, Александр Васильевич – полковник гвардейской конно-артиллерийской бригады, невоенный Адам Васильевич и три дочери – Дарья, Александра и Марья.
Казалось бы, есть смысл рассматривать как возможного отца нашей флорентийской знакомой Алексея Васильевича: он и крупный военачальник, и дата смерти – 1915 год, то есть время первой мировой войны.
И то, что он известен еще и как литератор, специалист по античности, курировавший античные переводы Фета, тоже что-то значит… Но он родился в 1831 году, следовательно, в год смерти ему было уже 84. Все, конечно, возможно, но для того, чтобы быть отцом четырехлетней девочки, пожалуй, поздновато.
Скорее всего, наша графиня – внучка кого-то из трех сыновей Василия Дмитриевича…
Но далее – обрыв. В источниках, которыми располагают те, кто пытались помочь мне, именно на втором поколении графов сведения о роде Олсуфьевых заканчиваются.
Я слыхала, что в Челябинске есть люди, серьезно увлеченные генеалогией знатных российских фамилий. Если кто-то располагает сведениями об отце Марии Олсуфьевой…
Хотя в принципе для меня это не главное. И не будь наш гид по Флоренции аристократкой, я бы все равно благодарно вспоминала ее долгие годы.
P.S. Через несколько дней после газетной публикации мне позвонил товарищ по поездке и сказал: «Ира, успокойся. Васильевна она».
