Когда мы проживали под столом,
Лишь изредка показываясь маме…
Мы с младенцем очень любили валяться на полу, искать друг друга под столом, устраивать театр на дне перевернутой табуретки…
Но и дети более взрослые любят устраивать жилище на лужайке перед домом, – на полу!
Ему нравилось, что он не один ползает. Он взбирался на меня, видимо, как на Эверест, цепляясь ручонками за петельки и пуговицы, и если падал, то и мягко, и невысоко.
Я рано догадалась, что надежный воспитатель – мяч, мячик. Видите, какое указание в слове? Его изначально советовали мять. Все смелее и решительнее становятся и пальчики, и ручонки младенца в борьбе с мячом. И не надо много мячей, он от множества дуреет. А вот катать мяч от моих длинных ног к его ножонкам и визжать от победы, это нам подходит. Главное, чтобы мне было интересно, он сразу чувствует фальшь.
Сидя на полу, я сосредоточенно строю замки на шахматной доске. Можно строить из кубиков. Но шахматы! Они так изысканны, причудливы, мое восхищение передается младенцу. Четыре туры в основание (или три), четвертую – во второй этаж, наверху король, офицеры на конях, пешки в строю:
– Жил-был на свете белый принц, он скакал на белом коне и любил белую принцессу, но однажды на них напал черный человек. И вот они скачут друг за другом… Младенец в ответ дико кричит, широко открыв рот, подымает ручонки, словно он Чапаев, атакует. Но азарт ему уже почему-то знаком. Он тут же все разрушает, а я снова строю, он пытается сломать черного, но не так-то легко сломать шахматную фигуру.
Но и мне нравится разрушать построенное с криком: «Ого-го!» Младенец ликует, и мне хорошо. Потому что у нас симбиоз – восьмерка – 8 – маленькое колечко – это его мир, а большое колечко – это я, – общая кровь, общая мысль, общее слово…
И все это рядышком – на полу, больше негде. А он и заснет вдруг тут же, присунувшись к подушке или к моей коленке. Такая Благодать идет в это время от младенца к матери. Ему по силам его мама, маме по силам ее младенец. Остальной, внешний мир – на охране младенца; древний, как пирамида, мир.
Догадавшись, что мама и младенец это одно, я говорю себе: «Есть хочу! Ой-йщ-ой, есть хочу!» Он реагирует на мои эмоции. И начинаю варить кашку, пританцовывая и припевая: «А я сорока-сорока, кашку варила… кшу-кшу, полетела, на головушку села…»
Он за столиком сидит, на меня глядит и веселится: театр на кухне.
На красивой тарелочке пробую свою кашку, прошу его: попробуй, не знаю, что получилось. Пробует и еще просит: «Дай».
Ему интересно все, что я делаю. Я же мелькаю для него! Рисовать вдвоем, наперегонки, плясать вдвоем – хоровод.
Хорошими няньками были пластинки со сказками. Если мне надо стирать, я усаживаю его рисовать, включаю проигрыватель. Он полюбил «Конька-горбунка» в исполнении артиста Табакова. Ну, такой заводной рассказчик! И музыка, и голос удалой, и ритм – биологический. К четырем годам сын знал сказку наизусть, прыгал на диване, ликовал, рассказывал – то есть овладел совершенством слова и удивлялся, что получилось! Как у артиста Табакова!
Очень тонкий симбиоз, когда слово соединяется с мыслью. Магия: ты говоришь – Мама! И мама появляется. Надо же. Так начинает говорить младенец. Скажи только – Дай! – и дают, скажи – На! – и забирают бутылочку или берут младенца на руки. Ребенок именно переживает магию слова – командует. Но потом, когда впервые расскажет стихотворение, это высший пилотаж, соединение длинной мысли с потоком слов – симбиоз. Хорошо бы им овладеть вовремя. Нам удалось! У нас получилось. Под лучом мысли – залучилось и слово, потекла речь – речкой!
