Ася Казанцева
Мозг: как это работает
Явления: дословно
текст: Лана Литвер
фото: Дарья Пона
-Мозг управляет нами или мы управляем мозгом?
-Это ложная дихотомия. Мы — это и есть наш мозг.
-Как бы вы прокомментировали утверждение «Думать вредно»?
-Думать полезно.
-Я поясню вопрос. На вопрос «Что теперь делать?» мозг всегда даёт ответ, основанный на прошлом опыте. Голова когда-то обрабатывала похожую ситуацию и запомнила: сюда не ходи, сюда ходи. Так мы сами себя ограничиваем и не даём случиться новому.
-Но это важнейшее условие выживания. У нас нервная система так устроена, чтобы запоминать связи между событиями, которые произошли, и одновременно запоминать, где именно было хорошо, где страшно, а где больно. И не только у нас — у улиточки точно так же. Так работают полезные древнейшие механизмы психики.
-Но мы становимся заложниками собственных шаблонов? Мозг подкладывает нам готовое решение и ограничивает наш эмоциональный опыт.
-Да, разумеется. С возрастом мы отказываемся поэтому от большего и большего количества возможностей, это правда. Вы подводите к тому, что быстрые автоматические интуитивные решения хуже обдуманных, рациональных? Это не совсем так. Многие процессы обработки информации идут интуитивно, при этом задействуются подкорковые структуры, связанные с эмоциями, они не умеют формулировать словами, они дают нам ощущения. Дают чувство, что нужно поступить определённым образом, хотя мы не можем рационально объяснить, почему. Это значит, что мы обработали больше информации, чем успели осознать. Мозг базируется на каких-то полученных им фрагментах информации, на предыдущем опыте, на том, что вот это решение обычно правильное. Мы склонны к быстрому интуитивному принятию решений, потому что в большинстве случаев этот способ вполне эффективен, он поддерживался эволюцией, нашим предкам скорость принятия решений обычно была важнее, чем их абсолютная продуманность. Но, конечно, чем сложнее становится общество, тем больше вероятность, что в каких-то случаях это работать перестанет. И современный научный метод нужен как раз для того, чтобы бороться с быстрыми интуитивными решениями.
-Бороться с интуитивными решениями?
-Да. Вот вам пример. Мы склонны судить о частоте какого-то явления по тому, насколько много мы можем вспомнить примеров. Как рассуждал древний человек? Трёх моих знакомых съели тигры, но ни один не умер от похищения инопланетянами, значит, опасаться тигров нужно больше, чем инопланетян. В древнем обществе, где было сто пятьдесят человек и все друг друга знали, это правило работало. Сейчас оно причудливым образом работать перестало, потому что мы оперируем примерами из средств массовой информации. А пресса активно пишет как раз о редких вещах, потому что заинтересована в привлечении внимания. Большинство людей боится самолётов гораздо больше, чем автомобилей, потому что автокатастрофы почти не попадают в ленты новостей, а крушение самолёта — это редкая новость, и её будут муссировать не один день. Если у нас нет близких знакомых, пострадавших от дорожных аварий, то у нас в мозге нет активных нейронных сетей, которые помнят, что аварии на дорогах происходят регулярно. Что касается авиакатастроф, у нас, как правило, тоже нет личных знакомых, которые попали бы в эту ситуацию, и это в принципе маловероятно — единицы попадают в упавшие самолёты, а на дорогах гибнут десятки тысяч. Но каждая авиакатастрофа попадёт в СМИ, ей посвящают огромное количество публикаций, это вызывает нужную для медиа эмоциональную реакцию. В результате мы ошибочно боимся редких вещей гораздо больше, чем широко распространённых. Вероятность погибнуть от крушения самолёта и от теракта крайне низка, но мы боимся именно этих событий. При этом мы не боимся курить, не боимся не заниматься спортом…
-А какое это имеет отношение к интуиции и рациональному мышлению?
-Самое прямое. По большому счёту, все наши проблемы связаны с тем, что мы живём совершенно не в тех условиях, в которых эволюционировали. Большинство наших когнитивных искажений связано с тем, что нервная система развивалась для выживания в совершенно другой ситуации. Один из самых очевидных примеров — наше отношение к еде. Мы всегда жили в условиях, когда еды катастрофически не хватало. Мы не знали, будет ли у нас пища на следующий день, поэтому было выгодно немедленно съедать всю ту еду, которую нашли, и желательно откладывать в виде жира, потому что вдруг завтра еды не будет.
-О каких временах вы сейчас говорите?
-О всей нашей истории до второй половины ХХ века. Только в ХХ веке люди устроили зелёную революцию, получили эффективное сельское хозяйство. Но привычка съедать всё немедленно никуда не делась. Сегодня еда — одна из самых опасных вещей, которые нас окружают.
Мы наедаем себе проблемы со здоровьем. А вот, скажем, с движением — совершенно обратная ситуация. Мы никогда не стремились много двигаться, потому что жизнь и так заставляла добывать редкую еду, заниматься тяжёлым физическим трудом и так далее. А сейчас мы ездим на машинах, выбираем дистанционную работу и заказываем пиццу на дом. Наше тело и наш мозг не эволюционировали в условиях недостатка движения, и поэтому в мозг не заложено стремление двигаться больше. К счастью, одно из преимуществ развитой нервной системы состоит в том, что можно не ждать сорок поколений, чтобы эволюционировать. Мы способны прогнозировать ситуацию, изучать чужой опыт, экстраполировать. Предсказать, что если мы не будем вообще двигаться и много есть, наша жизнь будет более короткой и менее качественной. Для этого требуется воля и сознательность, потому что эволюция нас к такому не готовила. Эволюция учила нас простым радостям: поесть, отдохнуть, поспать.
-Правда, что мозг устроен так, что мы выбираем то, что нам приятней и комфортней?
-Правда. Но важно не путать причину и следствие. Мы учились считать приятным и комфортным то, что было важно для нашего выживания. Например, еду. А теперь ситуация изменилась, и слишком любить еду уже не нужно. И к тому же мы придумали способы обманывать мозг, получать удовольствие от совсем не полезных вещей. Это не означает, что мы больше не должны прислушиваться к приятным эмоциям и стремиться к ним. Но нужна рефлексия и наблюдение за собой. Нужно не пытаться подавить древние животные мотивы, а искать способы обратить их себе на пользу. Вот, скажем, отличная вещь — безответная влюблённость. Из неё очень здорово делать топливо для рабочих проектов.
-Вы серьёзно?
-Конечно. Я всегда так делаю, это очень эффективно. Я свою первую книжку написала от несчастной любви. Я и третью книжку сейчас пишу от неразделённой любви. Отработанная методика. Я знаю, что даже если в конечном счёте ничего и не склеится, у меня будет всё отлично с работой.
-Любовь тоже находится в мозге?
-Да, конечно, в мозге находится всё. Томографические исследования показывают, что когда вы размышляете об объекте романтической любви, у вас, естественно, активируются структуры, связанные с удовольствием и вознаграждением, и одновременно очень активен гиппокамп, связанный с обучением и памятью. Так что от любви мы не глупеем, просто переключаем свои интеллектуальные ресурсы на то, что по-настоящему важно: запоминаем всё, что связано с партнёром.
-Что такое женская логика с научной точки зрения?
-С научной точки зрения это бессмысленная постановка вопроса. Принципиальных различий между способами обработки информации у мужчин и женщин нет, средние результаты тестов на интеллект обычно тоже не отличаются. Есть одно исключение: у женщин в среднем похуже развито пространственное мышление, например способность мысленно вращать трёхмерные объекты. Но вряд ли это биологическое отличие, скорее социальное, связанное с тем, что им покупают разные игрушки в детстве.
-Что делает интернет с мозгом, как меняются законы восприятия, переработки информации?
-Здесь трудно организовать хорошие исследования, потому что влияет на людей не интернет вообще, а то, какие именно задачи они с его помощью решают. Представляется, что он способствует развитию распределённого внимания, лёгкости переключения с одной задачи на другую. Мы начинаем более эффективно жонглировать небольшими фрагментами информации, при этом, возможно, проигрываем в способности фокусироваться, и, конечно, в способности запоминать большие массивы информации, потому что сегодня важнее не помнить факты, а знать, как их найти. Это не хорошо и не плохо, ничего страшного интернет с нами не делает, но и ничего уникально полезного, скорее всего, тоже.
-Ася, какой, на ваш взгляд, смысл в тренингах по развитию позитивного мышления? Можно ли заложить в мозг некую программу, накачать волшебными мантрами, чтобы стать довольным и счастливым?
-Позитивные мантры — это некоторое упрощение, но рацио-нальное зерно в этом подходе есть. Наши мысли влияют на наши действия, а действия — на нашу жизнь. Конечно, не бывает так, что вы думаете, что будете жить в хрустальном дворце — и от этого дворец у вас появляется. Но желания нужны, чтобы продумать стратегию действий. Смысл в тренингах есть, но не совсем тот, который они декларируют. Мало правильно думать — надо правильно действовать. В этом смысле много пользы от когнитивно-поведенческой психотерапии, которая как раз способствует тому, чтобы человек начал более рационально себя вести, что повышает шансы справиться с проблемами, которые перед ним ставит жизнь.
-Наши мысли бывают разрушительны, депрессивны и навязчивы. Они крутятся и крутятся в голове. Как их остановить?
-Да, такая проблема есть. Здесь надо понимать главное: мозг неоднороден. В нём есть разные отделы, и они конкурируют за принятие итоговых решений. Изучением этих вопросов занимается наука нейроэкономика, нейробиология принятия решений. Об этом есть прекрасный курс Василия Ключарева на Courcera.org.
Ну, например, у нас в мозге есть амигдала, она же миндалевидное тело. Эта зона связана с обработкой эмоций, в первую очередь негативных, особенно страха. Её задача — собирать информацию обо всех потенциально угрожающих последствиях наших решений и поступков. С другой стороны, у нас есть прилежащее ядро, известное в популярных публикациях как «центр удовольствия». Это любимая зона мозга у нейроэкономистов, потому что по активации прилежащего ядра в томографе можно судить, насколько человеку нравится или не нравится происходящее. И вот в принятии решений эти две зоны мозга конкурируют за внимание лобной коры. Когда мы рассматриваем плюсы и минусы того или иного выбора, итог напрямую зависит от того, кто из них громче голосит, какой из отделов физически посылает больше импульсов.
-А от чего зависит, кто громче «голосит»?
-От многих факторов. Какая информация пришла в мозг, как он её обработал, на что обратил больше внимания. Вот психотерапия как раз работает с тем, чтобы не обращать неразумно много внимания на пугающие сигналы, больше фокусироваться на положительных сторонах. И уже есть результаты томографических исследований, показывающие, что от этого действительно меняется физиология мозга. Вообще мы наблюдаем сейчас очень интересный процесс слияния нейробиологии и психологии. Их теперь вместе называют «когнитивные науки».
-И благодаря этому люди научатся эффективнее управлять психикой?
-Да, к этому всё идёт. Например, сейчас бурно развиваются методы лечения фобий. В классическом варианте применяется экспозиционная терапия. Вы боитесь паука, и вы приходите в кабинет психотерапевта, где сидит живой паук. Паук смотрит на вас, вы смотрите на паука, паук смотрит на вас, вы смотрите на паука, паук смотрит на вас — и так до тех пор, пока не станет скучно. А когда станет скучно, происходит классическое павловское затухание условного рефлекса. Потому что накоплена новая информация: паук рядом, но ничего страшного не происходит. И вот, если мы говорим о достижениях современной нейрофармакологии, то этот процесс можно ускорять, если одновременно с предъявлением паука дать человеку лекарство, которое влияет на работу амигдалы.
-Волшебная пилюля? Наконец-то.
-Да, волшебная пилюля, наконец-то. Если бы у нас были идеальные инструменты для исследования мозга, то мы могли бы найти в амигдале нейроны, которые связаны со страхом перед пауками, и, допустим, разрушить их. Но для этого инструментов пока нет. Зато мы можем просто показать человеку паука, таким образом активировать эти нейроны и в этот момент дать ему лекарство, которое блокирует передачу сигналов, — тогда это нарушит формирование воспоминания, что паук страшный. И если это сделать, то на следующий день буквально происходит очень интересная вещь. Сначала человек заполняет анкету, в которой указывает, что да, он боится пауков, потому что он это о себе точно помнит. Потом проводится поведенческий тест: нужно посмотреть на паука в банке, потом потрогать банку, подтолкнуть паука карандашом и так далее. И человек обнаруживает, что его амигдала, которая должна была голосить «Ах! Страшно! Паук!», подозрительно молчит. Мы подавили работу этих нейронов. Человек ожидает, что будет бояться, но почему-то не чувствует в себе страха. Это пример того, как быстро развивается наука. На наших глазах в когнитивных науках — на стыке нейробиологии и психологии — происходит невероятно много всего.
-И при нашей жизни мы уже сможем пользоваться волшебными пилюлями?
-Пока не всё одобрено этическими комитетами. Человеку, испытавшему травмирующее событие, уже можно дать таблетку, которая нарушила бы процесс образования новых белков и таким образом помешала бы запомнить травмирующее событие. И у него не развился бы посттравматический синдром.
-Так это же отлично?
-Такие эксперименты активно проводятся на животных, но в отношении человека возникает ряд этических проблем, связанных с тем, что негативный опыт — это важная история про обучение и эмоциональный интеллект. Можно сделать так, чтобы человек забыл, что его изнасиловали. Но тогда он не делает важных выводов о прогулках, скажем, по парку поздним вечером. И самое главное — нет уверенности, что мы сможем заблокировать память полностью. В итоге человек, скажем, будет испытывать панику в условном парке всякий раз, не понимая, почему, и это довольно нелепая история. Поэтому, несмотря на то, что технически такая возможность есть, она не применяется на практике.
-А кто принимает решение, применять это на практике или нет?
-Профессиональные ассоциации психотерапевтов, к примеру, могут решить. Но сильнее всего всех интересует одобрение FDA (Food and Drug Administration), это главный американский орган контроля за новыми методиками лечения. И она, конечно, много чего интересного одобряет, вот, например, сейчас для лечения депрессии уже разрешено применять транскраниальную магнитную стимуляцию. Это такой метод воздействия на мозг с помощью мощных магнитных импульсов. Он позволяет подавить или усилить активность какого-нибудь участка коры. И если стимулировать мозг по сорок минут в день, ежедневно в течение нескольких недель, можно усилить нейропластичность, поспособствовать формированию новых нейронных связей в дорсолатеральной префронтальной коре, и это поможет человеку начать более адекватно воспринимать реальность, выйти из депрессии. И такое лечение действительно назначают тем, кому не помогли ни таблетки, ни психотерапия. Вот вам ещё один пример мостика между нейробиологией и психологией.
-Работает то, во что веришь. Как вы относитесь к такому закону?
-Эффект плацебо? Да, плацебо улучшает субъективную оценку ситуации, неплохо работает по отношению к болевым синдромам, но не действует на физические нарушения организма: если рука сломана, то она сломана. В гомеопатии, скажем, нет ничего опасного, если она назначается против болезней, которые и так проходят сами, от простуды например, — на здоровье, потому что от простуды всё равно нет настоящих лекарств. Можно сколько угодно назначать гомеопатию ипохондрикам, но лечить настоящие болезни гомеопатией плохо.
-А если отвлечься от болезней? Когда сильно во что-то веришь, ты притягиваешь это событие? Или, например, говоришь себе: это всё к лучшему — и действительно, ситуация разрешается хорошо.
-Настрой, конечно, имеет значение, потому что внимание селективно, мы обращаем внимание на те вещи, которые собираемся увидеть. Это бессознательный процесс. Безусловно, когда вы к кому-то хорошо относитесь, то вы обращаете внимание на хорошие моменты и укрепляетесь в мысли, что он хороший, и наоборот. Между тем все люди поступают и хорошо, и плохо. Конечно, мы трактуем реальность в зависимости от своего желания.
-Расскажите, пожалуйста, о вашей третьей книге «Мозг материален».
-Книга как раз о том, как рушатся границы между нейробиологией и психологией. О том, что для любых решений, выборов, эмоций, решений, целей, желаний существуют нейронные контуры, которые во многих случаях можно найти, а иногда можно на них повлиять, и это научное направление развивается очень быстро. Книжка будет довольно хардкорная, такой кондовый научпоп, много молекул, клеток, формул. Это вещи, которые кто-то должен написать просто потому, что это правда очень важно, а проще про них написать невозможно. Если бы это была моя первая книжка, то это было бы литературное самоубийство, но сейчас у меня уже есть лояльная аудитория, которая растёт и умнеет вместе со мной, и, думаю, найдутся люди, которые смогут через неё продраться. На этот раз я пишу книжку не ради денег и славы, а, по большому счёту, ради той сотни людей, которые настолько восхитятся нейробиологией, что всё бросят и пойдут её изучать, например в нашей прекрасной магистратуре «Когнитивные науки и технологии» в Вышке (Высшая школа экономики), и станут настоящими учёными. Так и я косвенно принесу пользу науке.