Парня, истекающего кровью, в районную больницу Чесмы привез товарищ на мотоцикле. Молодой человек держал в полотенце собственную челюсть, уже теряя сознание. Оказалось, на охоте во время выстрела у него в руках взорвалось ружье. Отлетевшая часть ствола взорвала дно полости рта до самого горла, поразила кости, ткани и сосуды. Требовалась челюстно-лицевая операция, однако в обозримых километрах такого специалиста не было. Был дежурный молодой врач Николай Алексеев, недавно приехавший в Чесму по распределению после института, да еще стоматолог, по совместительству анестезиолог. Что делать? Больного покидали последние силы – слишком велика была потеря крови. Врачи встали к столу. Первое, что сделали, – перевязали сонную артерию. Потом вставили обратно челюсть, «сшили» разорванные мышцы лица. Оба понимали, что потребуется повторная операция – организм отторгнет оторванную кость, но это был шанс. Через неделю из областной больницы приехали по этому поводу специалисты, поудивлялись и увезли больного в Челябинск, где ему сделали еще одну операцию. Он выжил, жив-здоров до сих пор.
…Вскоре привезли ребенка, залезшего в щитовую: снесена половина черепа, огромные ожоги, недействующая рука. Вызванные на этот раз врачи из областной больницы лишь покачали головами: «До завтра не доживет». Но мальчик дожил до завтра: Николай Алексеев сделал ему пластическую операцию, «закрыл» тяжелейшие ожоговые очаги, в том числе, и на черепе. Позже отец сделал ребенку металлическую шапочку-шлем, чтобы предохранять головку – костную пластику делали только в Челябинске…
Это лишь два случая из жизни начинающего врача, выпускника Челябинского мединститута Николая Алексеева, ныне главного врача Челябинской городской ордена Трудового Красного Знамени клинической больницы № 1, доктора медицинских наук, заслуженного врача России, Депутата трех созывов Челябинской городской думы, руководителя ассоциации главных врачей Челябинска.
Сегодня Николай Алексеев – гость «Миссии».
– Николай Александрович, что вас привело в медицину? В ваше время парни больше стремились в политехнический – наш ЧПИ всегда считался престижным вузом.
– Честно говоря, и я хотел туда поступать, – у меня отлично шли математика, физика, химия, – в школе отмечали склонность к точным наукам. Но, как говорится, от судьбы не уйдешь: все предначертано.
– Школа, наверное, была элитная?
– Смотря что вкладывать в это понятие. В шестнадцать лет я окончил десятилетку в поселке Целинном – это Троицкий район. Учителя у нас были превосходные. Достаточно сказать, что я очень легко и успешно сдал экзамены в мединститут и никогда не ощущал разницы в подготовке, когда начал учиться. Так как назвать школу, дающую такую крепкую базу знаний своим выпускникам? Для меня она была и остается лучшей. А медицину я выбрал вот почему. Моя бабушка была ветеринарным фельдшером и всегда внушала: «Коля, иди в медицину. Будешь ходить чистенький, в беленьком халатике…» Естественно, я пропускал эти слова мимо ушей. Но когда два моих самых лучших друга поехали в Челябинск поступать в медицинский, сработало чисто мальчишеское чувство дружбы, локтя, – мы не хотели расставаться друг с другом. Но случилось так, что товарищи в институт не поступили, а я прошел по конкурсу. Мои родители были очень довольны. Главным образом, самим фактом – в нашем поселке поступление в институт было событием не столь уж частым. И они этим гордились.
– Николай Александрович, когда почувствовали по-настоящему, что такое медицина?
– Откровенно говоря, понял это к курсу третьему-четвертому. До этого я просто учился, читал, сдавал, дежурил, как все. И только тогда, когда я начал заниматься в научных кружках, когда ближе узнал, как работают хирурги Долгов, Мельников, с которыми студентам приходилось дежурить, то открыл для себя хирургию. А уж когда лекции начал читать Владимир Антонович Крижановский, – а он для нас был Богом, светилом, – то я поблагодарил судьбу, что встретил на пути такого человека. Я понял, что отныне и навсегда моя жизнь – хирургия. Мне удалось поработать позже с Владимиром Антоновичем, и я очень многому у него научился.
– В горбольницу № 1 попали после института?
– Нет, хотя по окончании меня действительно распределили в Челябинск. К этому стремились все, но не я. Перераспределиться оказалось не так просто, но меня тянуло куда-то ехать.
– И куда тяга к дальним странствиям привела будущего главного?
– В Чесму, в районную больницу.
– Как встретила Чесма? Страшно, наверное, начинать? За плечами нет опоры – знающего, опытного хирурга, который берет на себя ответственность во время операции?
– Это самое главное и трудное. Ты один на один с собой. А больной, родственники смотрят, как на Бога, уже на тебя. Надо принимать решение и оперировать, причем в самых разных непредсказуемых случаях, с которыми раньше нигде не встречался. Именно в таких обстоятельствах, как я понял потом, и вырастают хирурги, именуемые поливалентными, которые умеют все – они универсалы, жизнь в таких условиях учит нестандартному мышлению. Я знаю немало таких примеров.
– В Челябинск все же вернулись?
– Да, через три года, как положено, отработал и поступил в ординатуру. Помню, Владимир Антонович Крижановский, к которому меня определили на кафедру, спрашивает: «Ну и что ты там умеешь?» Я перечислил: травматология, урология, пластика, – ну в общем все, чем занимался эти три года. А профессор только хмыкнул. Потом, конечно, убедился, что я не преувеличивал.
Крижановский был заведующим кафедрой хирургии, он занимался проблемами щитовидной железы, и в то время уже был ученым с крупным именем. Челябинская школа эндокринологии была одной из лучших в стране. Естественно, я тоже освоил операции на щитовидной железе.
– Но скоро вы стали замом главного врача, а это административная работа…
– Ну и что. Я продолжал оперировать, как правило, в отделениях экстренной хирургии. Оперировал долго, и в должности главного врача, я просто не представлял себе жизни без скальпеля.
– Быть главным врачом такой больницы сложно?
– Конечно. Я принял ее в советское время, в хорошем состоянии. Но не представлял, что впереди девяностые годы, когда не будет лекарств, расходных материалов, когда появится бартер, и начнется отток очень хороших специалистов за границу. В общем, это были тяжелые времена.
– Вот тогда, наверное, вы и перестали оперировать.
– Да нет, тогда я оперировал вовсю. А оставил это дело в 1998 году, когда заболел туберкулезом легкого в достаточно тяжелой форме.
– Это же месяцы стационара?
– Да, но я вышел на работу через неделю. Горсть таблеток утром, шесть инъекций в день . Сын Миша колол…
– И каково это быть в роли тяжелобольного?
– Непросто. Сначала тебе объявляют: «Однозначно рак или туберкулез, вероятность пятьдесят на пятьдесят. Масса обследований, снимков, анализов. А потом выясняется, что все же туберкулез, что очаг был виден еще на самом первом снимке, и его просто просмотрели.
– Как же это возможно?
– Есть одна особенность: «своего» лечить всегда труднее, все волнуются, стараются, поэтому все усложняется. Но в общем это полтора года лечения. Сегодня все позади и все в порядке. Но в эти полтора года я естественно перестал оперировать.
– Скучаете?
– Конечно. И иногда мысленно задаю себе вопрос: а если пришлось, смог бы? Думаю, да, руки все помнят…
– Николай Александрович, а трудно быть главным врачом?
– Я стал им в 37 лет. Опыт заведования у меня был, но у главного врача другие задачи. Он в ответе за все: он точка, где сходятся все проблемы, начиная от хозяйственных, заканчивая высокими технологиями. Я начинал работать, действуя интуитивно, но быстро понял, что управление – это целая наука.
– Менеджмент называется…
– Да, и как только появилась возможность освоить этот самый менеджмент на специальных курсах, появилась литература, я этим занялся серьезно. Но самое главное – я понял – необходимо самообразование. Я слежу за специальной литературой, журналами по организации здравоохранения: жизнь не стоит на месте.
– Говорят, вы жесткий главный…
– Говорят, но я таким себя не ощущаю. Характер у меня, правда, взрывной, сложный, но я думаю, главное, в том, чтобы принятые решения были справедливыми. Доброта все же не в мягкой речи и елее слов, а в поступках.
– И что, не случалось ошибок?
– Случались и не раз. Были ошибки, особенно в кадровой политике. Думаю, что без этого не прожить, но я честно старался их исправлять. Я всегда считал, что необходимо создать высокопрофессиональный коллектив, который может всё – освоить сложную технику, овладеть высокими технологиями, оказывать помощь на хорошем профессиональном уровне.
– Вы этого добились?
– Да. У нас именно такой коллектив.
– Медицина сильно изменилась к лучшему за последние годы: появилось, наконец-то, классное оборудование, новые технологии, диагностические аппараты, компьютерный томограф. Радует?
– Это хорошо, но вместе с тем возникла и тревожащая тенденция: врачи часто полагаются при диагностике на аппаратуру, а не на собственные знания и интуицию, которыми всегда славилась русская школа.
– Да ведь это было от нужды. Иностранцы, приехавшие на ашинскую катастрофу, не скрывали удивления: как при отсутствии хорошего оборудования, необходимых материалов можно было вообще работать, спасать жизни, помогать пострадавшим?
– Это так. И все же должно быть разумное равновесие. У нас принято кивать на Запад, я был там много раз, и скажу, что в «рукоделии» наши специалисты не уступают никому. Но в смысле оборудования, обеспечения, антуража, не говоря уж о зарплате, – стыдно за великую страну. Кстати, я ездил в хорошие клиники не для того, чтобы позавидовать и убедиться в преимуществе «их» здравоохранения. Мы оттуда тоже многое брали. Когда я узнал впервые о лапароскопии, – мы поехали с Яковом Владимировичем Пельцвергером в Германию,– то у нас никто не верил: какие операции через проколы? Как это? Не разрезая полости? А через год внедрили технологию в больнице. Сегодня эндоскопическая хирургия привычна, а тогда… В общем, новые технологии не всегда связаны с огромными затратами. Современные технологии – приоритетны. Наши врачи – ежегодно представляют программы их освоения, – это обязательное требование.
Поэтому в нашей больнице есть многое, чем я, как главный врач, могу гордиться. Кроме того, сегодня появилось много новых лекарственных средств, которые позволяют не делать операций таких, например, как язва желудка.
– Что вас волнует в современной медицине?
– Проблем немало, хотя многое изменилось к лучшему. Волнует отток молодых способных врачей из медицины. Вот мой собственный сын – клинический фармаколог – поглядывает на сторону. Я понимаю: маленький ребенок, семья, – а зарплата у медиков какая? Всю жизнь у меня теплилась надежда: государство, наконец, поймет что на такую зарплату врач не может существовать достойно. Но жизнь проходит, и мои надежды тают.
– Но и врачи, Николай Александрович, стали другие. Вы же в курсе, что многие берут деньги.
– Да в курсе, конечно. Но все не так однозначно. И одно дело, когда пациент приходит с благодарностью после операции, а другое – до. Не каждый из врачей чувствует меру. К сожалению, объективно для этого есть экономическая почва.
– Вы хирург по профессии. Как относитесь к боли, человеческим страданиям? Это же мешает работать?
– Наблюдая за молодыми врачами, я пришел к такому выводу: одно дело – уметь справляться с эмоциями. И без этого действительно нельзя. Но если сердце врача в начале пути в профессию не «рвет», если он равнодушен к смерти и страданиям больного, поверьте мне, настоящего врача из него никогда не будет. Абсолютно точно.
– Николай Александрович, время врачей-романтиков, пришедших в медицину спасать жизни, уходит, их места занимают прагматики.
– К сожалению. Это все, что я могу сказать.
– Кто жена главного врача? Счастливы ли вы в браке?
– С женой Людмилой мы вместе учились с четвертого класса. И она уже тогда носила негласный титул первой красавицы. А роман начался после школы, когда мы оба приезжали к родителям на каникулы. Одна из встреч была судьбоносной. В Чесму мы приехали уже с сыном – Евгением, которому был годик. И жена прошла со мной все сложности жизни сельского врача. Квартира была ужасно холодной. Сынишка спал в ванной, мы его укутывали, постоянно боялись, чтобы не простыл. Ночами меня бесконечно вызывали в больницу на операции. Жена все это понимала и принимала. У нас двое сыновей. Оба врачи, кандидаты наук. А главное – трое внуков.
– Какой вы дедушка?
– Ненормальный. Когда мне говорили, что внуков любят больше, чем детей, я только посмеивался. Но когда родилась первая внучка, я не могу Вам передать этих чувств. Я ее обожаю. Видите на столе фотографию. А еще есть два внука – им по два года. Все любимы, все греют сердце, в общении с ними черпаешь силы.
– Есть ли у главного врача свободное время?
– Есть. Банально, но я очень люблю сад. Увлекаюсь охотой, рыбалкой, я, кстати, в Чесме к этому пристрастился. В охоте я азартен, а в саду растут березы, много цветов, и, конечно, морковка своя. Любим с женой покопаться – деревенские же корни все-таки.
– Дома главный врач – главный?
– Нет, хотя жена все равно считает меня главой и говорит, что поступает по-моему. Конечно, привычка руководить, наверное, вылезает, но все же дома я другой.
– Мягкий и пушистый?
– Ну… Не знаю.
– А готовить любите?
– Поскольку в саду есть мангал, то кто, если не я?
– Вы довольны своей жизнью?
– Я люблю свою работу, жену, у меня прекрасные дети, любимые внуки. Но быть довольным всегда – невозможно.
– Как доктор Алексеев сегодня относится к своему здоровью?
– Ну, об одной истории с туберкулезом вы уже знаете. И до сих пор не могу похвастать вниманием к самому себе. Известно же, сапожник без сапог… Это про меня.
Прошлым летом Чесменская районная больница отмечала юбилей, и Николай Александрович получил приглашение. Приехавшее на торжество областное начальство удивилось: «А вы как здесь, Николай Александрович?» В это время откуда-то из-за угла вышла пожилая женщина и бросилась к Алексееву. «Николай Александрович, вы меня помните?» и преподнесла баночку грибов. Он помнит и женщину, которой тридцать лет назад сделал операцию в связи с разрывом печени, и многих других. Но бесценным считает то, что в Чесме до сих пор помнят его. Ведь банок с грибами и вареньем, которых нанесли доктору в тот приезд бывшие пациенты, семье Алексеевых, хватило на всю зиму.
