От того, умеем ли мы, кроме бизнеса, уделять внимание собственным любимым увлечениям, зависит наше ощущение гармоничности жизни. Они приносят радость и развивают наш внутренний мир.
Евгений Найш, директор ООО «Фенстер», кроме того, что много читает, интересуется разными направлениями русского декоративно-прикладного искусства и увлечен коллекционированием джазовых пластинок.
В Лондоне на Пикадилли есть салон «Иконостас», где торгуют русским антиквариатом. Как оказалось, там продается большое количество фальшивых предметов. Евгений Найш смог определить это за пару минут. «Я захожу в этот салон, и сразу в глаза бросается советский агитационный фарфор с живописью Кандинского, Васильева. Некоторые их работы представлены в Британском музее в зале советского агитационного фарфора. Это просто шедевры. Я вижу их в «Иконостасе», и мне голову кружить начинает. Издали все хорошо: предметы выглядят как подлинные. Но в руках подержал – стопроцентная фальшивка. Я говорю об этом продавцу. У него первый вопрос ко мне: «You are diler?». Я отвечаю: «Нет, я коллекционер». «Да, – говорит он мне, – вы правы, но это все, что есть». А цены-то там стоят как за подлинные предметы. Подстаканник в эмалях, например, стоит 8 тысяч фунтов, а это фальшивый Овчинников с продавленными клеймами, чего на русских предметах никогда не было».
История с марками
Евгений Найш – коллекционер со стажем. Все началось когда-то с почтовых марок. Он собирал их с восьми лет. Теперь одно из его увлечений – виниловые пластинки.
Мы встретились в достаточно типичном челябинском офисе. В рабочем кабинете Найша стоит старинный стол, кресло, под стать ему, и несколько антикварных статуэток на консоли, все остальное – очень просто. Сам он одет скромно. Очки, когда разговаривает, приподнимает невысоко на лоб. В начале общения чувствуется, что он словно проверяет тебя не то на образованность, не то на элементарную воспитанность. А потом улыбается. И дальше все складывается в разговоре как-то свободно.
Большой коллекции марок, которую ему удалось собрать, уже давно нет. Но про нее нельзя не сказать. Много, кто в детстве просил у родителей деньги на марки и с замиранием сердца складывал их в специальные альбомы. Но мало, кто продолжил коллекционировать их профессионально. Найш сумел сформировать хронологию советских марок, начиная с 1954 года.
Он, как и любой, пожалуй, мальчишка собирал сначала яркие марки: флора, фауна, живопись – то, что привлекало внимание своей экзотикой. Особенно любил Евгений поначалу марки колоний со звучными именами: Испанская Сахара, Мозамбик, Мавритания. Потом марки независимых государств: Бурунди, Берег Слоновой Кости, который сейчас называется Кот-д’Ивуар. Когда появились Объединенные Арабские Эмираты, которые печатали изумительной красоты марки, в основном репродукции с картин, – они тоже попались под руку Евгению. И, конечно, были в его коллекции поражающие своим качеством марки Венгрии и Монголии.
Увлечение марками поддерживали в нем и родители. В 16 лет он вступил во Всесоюзное общество филателистов. Его члены имели возможность покупать марки, выпускающиеся ограниченными тиражами. Родители Найша также стали участниками этого общества, чтобы, имея членские билеты, покупать редкие экземпляры для коллекции сына. Но пришел восьмидесятый год, который запомнился многим, прежде всего московскими Олимпийскими играми. И, как это не странно, именно они «убили» коллекционирование марок в СССР. Тогдашняя власть решила заработать на продаже марок, изготовленных специально к играм. «К этой Олимпиаде выпускались почтовые марки сериями, в том числе была, например, и такая серия «Золотое Кольцо России», – вспоминает Евгений Бенционович. – Если, скажем, до этого почтовое отправление стоило от четырех копеек простой почтой, шесть копеек – авиапочтой, и, по-моему, двадцать или тридцать копеек – авиапочтой за границу. Вдруг стали выпускаться марки номиналом рубль, и еще пятьдесят копеек Олимпийского сбора. То есть, номинал марки стал высоким. Учитывая то, что население нашей страны было далеко не самым благополучным в финансовом отношении, это стало достаточно неподъемным. Да и просто была неприятна эта коммерциализация. Поэтому собирание марок мне стало неинтересным, плюс в это время в моей жизни происходило становление собственной семьи, ощущалась нехватка денег, одним словом, от чего-то надо было отказываться, и я продал свою коллекцию».
Хотя, если по-честному, сознается Евгений Бенционович, это не было такой уж большой трагедией. Тогда его уже больше интересовал джаз. Поначалу он слушал его на кассетах, но потом, как истинный меломан, разумеется, перешел на винил. «У меня был один знакомец, который из Франции получал пластинки, а для этого ему нужно было туда отправлять советские почтовые марки. То есть, мы нашли друг друга», – смеется Найш.
В джазе только Майлс?
Размеры его сегодняшней коллекции винила? Около полутора тысяч пластинок. Особенно много с джазом пятидесятых-шестидесятых годов. «На мой взгляд, это золотое время джаза, – говорит коллекционер. – Потом началась коммерциализация. То есть она и раньше была, но не так явно проявлялась. Отчасти, кстати, она чувствовалась в таком стиле как джаз-рок, который создал один из величайших джазовых музыкантов Майлс Дэвис. Через его руки прошло огромное количество музыкантов, которые потом стали сами, в общем-то, лидерами своих составов. Но сказать, чтобы я эту музыку хорошо воспринимал, не могу. Мне интересен ограниченный период между джазом и джаз-роком, период экспериментов, поисков, а вот дальше, извините за слэнг, когда в течение пьесы, протяженностью двадцать минут, музыкант два раза пукает в свою трубу, это уже никак не увлекает меня». Кроме Майлса, в первых рядах коллекции Найша пластинки Чарльза Мингуса, Джона Колтрейна. Но долго говорить с Евгением Бенционовичем о знаковых именах в мире джаза сложно – чувствуешь свою неподготовленность в этом вопросе, но вместе с тем страстное любопытство.
«Ну как я могу назвать Колтрейна, – продолжает Евгений Бенционович, – и ни слова не сказать про Ли Моргана, про Буккера Эрвина, про Хораса Силвера, Андрю Хилла, Эрика Дольфи, причем, Хорас Силвер еще жив. Это было бы верхом несправедливости по отношению к этим музыкантам». В современном джазе, по его мнению, в основном присутствуют технологии и в меньшей степени – душа и сердце музыканта. «Я не отрицаю, что может существовать атональный, ладовый джаз, он может быть любой, если хоть кому-то он интересен. Помните, у Булгакова были нелады с советской властью из-за того, что он пытался доказать: искусство может быть не только классическим по форме и партийным по содержанию, оно может быть любым, если нужно хотя бы одному из ста миллионов. Поэтому оно имеет право на жизнь. Но я больше люблю именно период шестидесятых годов, когда закладывались основные направления развития современного джаза. И если вы меня спросите «почему», то я не смогу ответить. Влюбляемся же мы по каким-то непонятным для нас причинам».
Ренессанс винила
Коллекция Найша и сегодня пополняется интересными экземплярами. С одной стороны, сегодня купить пластинки проще, чем во времена советской власти: правоохранительные органы не приходят в клубы, где собираются любители музыки, не устраивают налетов, как это было 20-30 лет назад. Но есть моменты, из-за которых покупка винила становится непростой задачей и в наши дни. Во-первых, мастер-ленты, с которых записывали пластинки в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов, осыпаются. Это их свойство, которое практически не зависит от условий хранения. Поэтому новых пластинок уже не будет. Во-вторых, – в последние годы идет ренессанс винила – людям стало неинтересно слушать стекло. Что такое компакт-диск? В него вложили 50 или даже более минут музыкальной информации, но это абсолютно не то звучание. Кроме того, прослушивание пластинки – это настоящий ритуал, который так ценят любители «виниловой» музыки. На волне этого ренессанса, особенно первые оттиски, так называемые оригиналы, оседают в коллекциях. «Они перестали являться предметом купли-продажи. А стали предметами поиска коллекционеров, и если человек в состоянии выложить значительную сумму за пластинку, он это делает, причем не для перепродажи, – утверждает Евгений Бенционович, – он ее ждет, желает ее, он счастлив, когда все-таки берет долгожданную пластинку в руки, поэтому она и остается в коллекции. Мерседесов еще наделают много, а пластинок – нет». Для Найша собирательство – это, прежде всего, система. Если его интересует какой-то музыкант, то он подробно изучает его творчество, дискографию. «Мне достаточно посмотреть на пластинку, не слушая ее, – рассказывает Евгений Бенционович, – посмотреть год, состав музыкантов, которые играют, и я уже буду с точностью до 80% знать, какая музыка на ней записана».
Жизнь назад не повернуть
Непросвещенный, скорее всего, не оценит труда коллекционера, поэтому Найш предпочитает общаться с любителями джаза. Но ему приятно показывать коллекцию и своему сыну Лёне. Ему 27 лет. В будущем Евгений Бенционович хочет передать ее именно ему, даже если Леонид не будет продолжать его дело. «Как объяснить? – удивляется Найш. – Вам приходилось читать Бальзака? Если схематично вспомнить сквозной сюжет его «Человеческой комедии»: жил Пьер, у которого была лавка скобяных товаров, и всю жизнь он работал, собирал сантим к сантиму, жене, я извиняюсь, лишнего исподнего не купит, но он целенаправленно каждый день открывал, гремя ключами, свою лавку. И скопил за свою многотрудную жизнь три тысячи франков. И пришло время ему помирать. И вот он лежит, окруженный домочадцами, и говорит своему сыну Жаку: «Ты – негодяй. Я тебе оставляю лавку и три тысячи франков, и ты не имеешь права взять даже сантима из них, ты можешь только приумножить эту сумму, но если не приумножишь, то брать ты не имеешь права, запомни это раз и навсегда». И вот его сын Жак, всю жизнь, как и папа, имея перед глазами его пример, а другого он ничего и не знал, работает в поте лица, накопил денег на еще одну лавчонку. И вот пришло время ему умирать. У него осталось 6 тысяч франков и две лавки, и говорит он своему сыну все то же, что папа ему сказал перед смертью. Вот так за триста лет возник во Франции класс рантье. Там шла передача богатства от отца к сыну, от сына к внуку, от внука к правнуку. И естественно, мне бы хотелось, чтобы с собранной мною коллекцией поступили подобным образом. Как это будет на самом деле, я не знаю, это только мои желания. Никто ведь не знает, что будет завтра».
Дух фронды
Всегда интересны истоки различных увлечений людей. Кто-то выбирает спорт, кто-то обожает театр. Почему именно джаз столь заинтересовал в свое время Евгения Бенционовича? «Видимо, дух фронды сыграл в этом свою роль», – отвечает Найш. И поясняет: «Я рос в обеспеченной, по советским меркам, семье. Я не был голодным, раздетым и обделенным вниманием родителей ребенком. Мама была учителем русского языка и литературы, папа – инженером-электриком, одним из пионеров высокочастотного нагрева в нашем регионе. Мои родители прожили достойную, честную и опрятную жизнь. И это при том, что приверженцами коммунистической идеологии они не были и в КПСС не состояли. Хотя с фронта отец пришел израненным. Но духа в доме всегда было больше, чем хлеба, причем духа фрондирующего». Мамы Евгения Бенционовича не стало, когда ему было 25, а отца – 31 год. И редкий день обходится без того, чтобы он мысленно с ними не разговаривал: «Я часто задумываюсь о том, как бы они вписались в сегодняшний день. Но жизнь обратно не повернешь, поэтому лучше думать о том, что еще можно сделать, как исправить те ошибки, которые, возможно, уже допущены в пути».
Диалоги не по теме
– Расскажите, когда обязательства переходят все рамки, вы чувствуете усталость?
– Конечно.
– И что вы делаете?
– Слушаю музыку.
– Какие у вас амбиции как у коллекционера?
– Никаких. У меня их вообще нет.
– Как тогда добились такого успеха?
– Я люблю работать.
– Когда человек любит работать, он может вкалывать в любой должности, ему все равно, а когда есть какая-то движущая идея…
– Да, конечно же, я тщеславен и честолюбив, тут разговоров быть не может.
– В чем же проявляется ваше тщеславие?
– Я хочу, чтобы компания производила больше окон, получала больше заказов, чтобы сотрудники предприятия с гордостью говорили, что они работают в «Фенстере», чтобы росло их благосостояние, а не только моей семьи.
– Если бы вам предложили очень крупную сумму денег, например, за вашу коллекцию пластинок, смогли бы продать?
– Не знаю, не задумывался.
– А эквивалент какой?
– Я бы поехал на аукцион и купил на эти деньги Моне. Что в музыке, что в живописи, мне по духу ближе всего импрессионизм.
– Современное искусство, значит, не любите?
– Почему нет? Вы что, считаете, что сейчас нет пост-импрессионизма? Сейчас я приглашу вас в комнату переговоров, там висит картина современного армянского художника. В ней есть недосказанность. А она меня больше всего привлекает. И в музыке, кстати, тоже. Возможность додумать самому, не разжеванный реализм смотреть или слушать, положенный тебе в рот, а возможность самому подумать – вот что меня привлекает.
– Вам везет?
– Больше в картах, чем на ипподроме.
– А играли в казино за границей?
– Да, конечно. Должен вам сказать, что наши дилеры крепче, чем там. Наши дилеры лучше играют в карты. Там я больше выигрывал, чем здесь. А проигрываю я вообще мало. Заходя в казино и меняя, скажем, рубль, я себе ставлю планку: я могу выиграть два рубля. Вот когда я выигрываю 2 рубля, и у меня их становится три, я встаю, благодарю и прощаюсь. Не надо жадничать, даже если начался дикий «фарт», а, говоря сегодняшним слэнгом «пер», остановись, не выгребай все – уходи вовремя.
