Как многие журналисты – иначе грош нам цена, – я заранее знала, кто вошел в список городского конкурса «Человек года-2006». Среди людей известных, чьи имена действительно на слуху, был заведующий травматологическим отделением Челябинской городской больницы № 3 Виталий Дрягин, что меня очень порадовало.
Я даже приготовила маленькую речь, в которой хотела признаться, что и самой попасть в такую компанию тоже престижно. Жизнь дарит людям моей профессии удивительные встречи, и для меня лауреаты «Признания» – доктор Дрягин, учитель Попов, трубник Федоров – не только люди года, но еще и очень интересные личности, о которых я знаю, может быть, чуточку больше, чем все сидящие в зале. Кому, например, известно, что доктор Дрягин исповедует философию травмы, кто его любимая женщина, какая у него в жизни мечта?
Но в конвейерном прохождении лауреатов по сцене ответных речей по регламенту предусмотрено не было, и мои невысказанные мысли так и остались при мне.
Дрягин – разный. На церемонии – серьезный, закрытый, неулыбчивый. Сразу видно: рисоваться не любит. В больнице – всегда занятый, уверенный, деловой, быстрый. К нему обращаются каждую минуту, телефон не умолкает, он реагирует на всё, мгновенно принимает решения.
Его время сконцентрировано и дорого. Часто в семь утра он уже в больнице и задерживается до ночи. В нашу первую встречу Виталий Геннадьевич, как истинный хирург, для которого важны диагноз и план операции, строго спросил: «Чем обязан?» и «Каков план нашей беседы?» Причина была банальной: «О замечательном докторе, золотых руках, добром сердце» попросили написать его бывшие многочисленные пациенты, которых он поставил на ноги. Сложнее было с «планом беседы», которого у меня, признаюсь, не было. Я просто задала Виталию Геннадьевичу «первый вопрос» о травматологии. Часа полтора Виталий Геннадьевич отвечал, и было ясно, что понятия времени, когда речь о любимой профессии, для него не существует.
– Виталий Геннадьевич, почему все же травматология – одна из самых тяжелых областей медицины, где, порой, человека собирают по кусочкам, по косточкам, когда жизнь на волоске? Это же с ума сойти можно…
– Можно, но пока никто не сошел. А теперь представьте, как после всего этого ваш больной встает сначала на костыли, потом возьмет палочку и начнет ходить на своих ногах. Вот она – компенсация нашей профессии. К этому невозможно привыкнуть.
Почему травматология? Мой отец был заведующим травматологическим отделением 5-й больницы, его знали на ЧГРЭСе все. Я вырос в больнице, отец брал меня на операции. Он был фанатом травматологии и старался передать мне все. Я помню его любимую фразу: «Ты еще не знаешь того, что я успел забыть».
– О хирургии часто говорят «ювелирная работа».
– Ну не знаю. Наши инструменты – молоток, пневмопила, щипцы… Скорее, это работа крепких мастеровых, когда требуется физическая сила, выносливость, крепкие нервы. Ты всегда возбужден, и даже после операции находишься в какой-то эйфории от сознания, что все удалось. И только потом наваливается усталость, хочется просто грохнуться на диван. И так постоянно. Хорошего хирурга делают не регалии, не звания, а ежедневные походы в операционную. В травматологии операции – неплановые, часто с опасными неожиданностями, это работа на тонкой грани между жизнью и смертью.
– Ваш «конек» – операции по замене тазобедренных суставов. Я знаю, что это такое. Моя собственная тетя, сломав шейку бедра, пролежала четыре года неподвижно. Она устала жить и ждала ухода в иные миры, как избавления…
– Раньше такой перелом всегда означал приговор – неподвижность. В лучшем случае —костыли, передвижение с табуретом. Причем, часто это проблема не только пожилого возраста. Была у меня пациентка, милая такая девушка – у нее врожденный вывих бедра. Она вообще не могла ходить. А после операции, когда сустав заменили, пошла. Через какое-то время приходит с молодым человеком – замуж вышла, малыша ждут. И ведь справилась, ребенка здорового родила. Так что я почти крестный отец. И это не единственный случай.
Сейчас тоже одна лежит: поражены оба сустава. И та же история: операция, замужество. Недавно спрашивает так осторожно: Виталий Геннадьевич, а ребенка я смогу иметь? Можешь, – говорю – и даже не одного. Я слежу за своими прооперированными пациентами – всех помню, они со мной часто советуются и даже не по медицинским проблемам.
– А возраст для пожилых людей не ограничен, ведь операция сложнейшая?
– Что касается пожилых. Однажды на международном симпозиуме один наш молодой соотечественник, уже доктор наук, делился: «Мы, – говорит, – не оперируем стариков. Только спицы в бедро вставляем. Двигаются такие больные по дому – и хорошо». Слушая его, старейший российский травматолог, корифей, профессор Лирцман вскипел: «Мне вот тоже восемьдесят. И случись такое, «какой уготовили мне маршрут: на костылях от койки до горшка? И это вы называете жизнью?»
У меня в отделении однажды пациентка была, 89 лет. Я сомневался: сердечко слабенькое, ведь все равно годы. А она позвала меня в палату: «Сынок, я год пролежала, если не проснусь после операции, значит, господь забрал меня к себе. Но такая жизнь, как сейчас, мне не нужна».
– Проснулась?
– Да. И встала на ноги. После этого был еще пациент. Причем одну ногу я прооперировал ему в 87 лет, а вторую – он снова поскользнулся и упал – в 89. У нас в больнице он отмечал свое девяностолетие. Натащили ему всего из дома, меня пригласили в палату. В общем, я закрыл глаза на это нарушение больничного режима. Так что, может, дождусь и 100-летнего пациента. Почему нет? Ведь прооперировался же у меня недавно мужчина в 95-летнем возрасте.
– Виталий Геннадьевич, вы разговариваете со своими больными? Многие врачи часто на вопросы пациента отвечают: «Вам это знать не обязательно».
– Разговариваю. И очень подолгу. У меня 1300 человек прооперировано по поводу замены суставов. Записаны все их телефоны, адреса. Я веду на каждого досье. Общаюсь со всеми, потому что заинтересован в отдаленных результатах, и мои бывшие пациенты чувствуют себя уверенно под моим присмотром. Беседую до операции: разъясняю, что буду делать с суставом. Советую, какой протез купить – они тоже разные, достаточно дорогие, хотя операция бесплатная, разъясняю, какие лекарства лучше, как вести себя первое время, через полгода, год. Некоторые звонят: «А мне можно на велосипеде?», «А плавать я могу?» «А жениться?» И я так рад им все это разрешить.
Вообще, должен заметить, что вопросы у всех разные: у женщин одни, у мужчин другие.
– Чего хотят женщины?
– Ходить, – это главное. Но для большинства важно: буду ли я хромать? Смогу ли носить обувь на каблуках? Ну и, конечно, возможен ли нормальный секс. Ведь с такой патологией женщины часто просто лишены радостей любви. После операции в их жизни меняется все.
– А мужчины?
– Ну, их-то вопрос любви к женщине волнует в первую очередь. А дальше, спрашивают про лыжи, рыбалку, охоту, и конечно, можно ли будет водить автомобиль.
– Что все же является основной причиной поражений суставов?
– Не говорю о врожденных патологиях и травмах. Но чаще всего – запущенные болезни. Пока до нас доберутся – драгоценное время уходит.
– Так ведь до вас добраться сложно. Часто больные, особенно пожилые, просто никому не нужны. «А что вы хотите, в вашем возрасте?» – вот что они слышат в ответ. При этом все прекрасно знают, что в «этом возрасте» зарубежные старички вовсю путешествуют за границей, как будто суставы у них сделаны из другого материала.
– Просто мы отстаем от возможностей зарубежной медицины. Я очень часто бываю за границей, в том числе на учебе. И знаю: мы в последние годы вроде рванули вперед, но сама система здравоохранения все равно увязла в социалистическом прошлом.
– А не обидно за державу? Не глупее же мы американцев.
– Не глупее, только денег у нас нет таких. Там в здоровье, медицину делаются огромные вливания, – нам и не снилось. Сегодня, если нет хорошей качественной аппаратуры, технических средств, двигаться вперед невозможно. Но я не хочу говорить об этом, тем более, что изменения к лучшему все равно есть, особенно в последнее время.
– Вы ездите на учебу за рубеж. Есть чему поучиться?
– Конечно. Недавно ездил в США в Сан-Диего, слушал лекции ведущих профессоров. Главное в них – новые технологии. Мир не стоит на месте, и нам вовсе не надо изобретать велосипед, когда все придумано, отработано, от и до расписано и показано. Многое поражает.
– Что, например?
– Сейчас за рубежом во время операций широко используются компьютерные технологии. Год назад мы договорились с одной из фирм, которая привезла аппарат, контролирующий действия хирурга во время операции. Мы протезировали коленный сустав. Представьте: в колено вводятся два электрода и машина «считывает» все происходящее под скальпелем. Сделал разрез – аппарат подтверждает: все правильно и подсказывает следующий ход. Стопроцентное попадание. Но машина эта стоит 300—400 тысяч долларов, нам ее, конечно, не купить.
– Но обходитесь же как-то без нее. А то ведь и думать разучитесь…
– Скажете тоже. Это контролирующая функция, подстраховка, все очень надежно. А голову и руки хирурга не заменит никакая техника.
– Виталий Геннадьевич, абсолютно нереально купить это чудо?
– Для больницы – конечно. Но если бы у нас был специализированный центр, то – да. Во многих городах-миллионниках центры есть. А у нас – отделения в больницах, где каждый, в общем-то, работает по-своему. Сейчас в медицине многое меняется к лучшему, может быть, стало больше денег, – не знаю. Но нам удалось купить некоторое оборудование, настоящее, качественное, современное. Например, артроскопическую стойку для щадящих операций на колене, плечевых суставах. Все видно на большом экране. С помощью специального инструмента можно что-то отрезать, подправить через маленькие проколы, все отмыть, почистить, увидеть. На рентгене часто связки не видны, УЗИ дает только 60 процентов диагноза, а здесь яснейшая картина. Это притом, что раньше больше, чем у трети пациентов выявить точный диагноз было просто технически невозможно. Так, наитие, опыт, последующая реакция. «Болит—не болит» – основные ориентиры в таком лечении. Это я к тому, что значит хорошая техника в медицине.
– Мера ответственности хирурга высока?
– Огромна. И порой давит: все ли ты сделал правильно?
– Привыкнуть к чужой боли – а у вас отделение с повышенным болевым градусом – возможно?
– Человек привыкает ко всему. Знаменитый врач Бильрот утверждал, что «нельзя умирать с каждым больным».
– Правильно, кто же тогда лечить-то будет. Не умираете?
– Умираю, если это ребенок. К этому так и не смог привыкнуть. Иногда, после какой-нибудь тяжелой автокатастрофы, привезут почти бездыханное тельце, и ты понимаешь: сделать уже ничего нельзя. Но все равно делаешь, бьешься до последней минуты, надеешься на чудо: ну, а вдруг? Но чуда не бывает, как врач и грубый материалист я это понимаю. Болею после этого неделями – тяжело.
– Вы – верите в чудо?
– В чудо – нет, но жить и ни во что не верить нельзя. Конечно, что-то есть выше нас. Кто-то верит в судьбу, в космос, в Бога. И я с уважением отношусь к чувствам верующих пациентов. Иногда они отказываются оперироваться в назначенный день: религия не позволяет. Ну почему я должен настаивать? Тут же договариваешься о другой дате. А некоторые верят в гороскопы и тоже просят: «доктор, завтра нельзя, операция моему знаку противопоказана». Я иногда отвечаю, «главное, чтобы мне была показана». Но всегда соглашаюсь. Позитивный настрой больного – мой союзник. Почему кто-то должен нервничать?
Религия для меня – часть человеческой культуры. Бывая за границей, часто захожу в храмы, ставлю свечи и тоже мысленно о чем-то прошу. Что делать, я такой же человек, ничто человеческое мне не чуждо.
– Виталий Геннадьевич, больные вам благодарны?
– Да. И часто плачут, расставаясь. Старики все пытаются руки поцеловать, я в такие моменты не знаю, куда их девать…
– Коньяк несут, конфеты?
– Знаете, если бы я его пил, то мне самому потребовалась бы помощь нарколога. Я иногда думаю: лучше бы кофе, хороший чай, – вот здесь я большой любитель…
– Это, как в анекдоте. Приходит больной к врачу, приносит все это добро, а врач спрашивает: «Кто вам разрешил так тратить мои деньги?»
– На самом деле вопрос благодарности деликатный. Я бывал за границей – там даже есть сувенирные лавки при больницах, чтобы выздоравливающий пациент мог что-то подарить своим спасителям. Ну, как я откажу бабуле, которая принесла коробочку конфет, которые я никогда не ем? Это желание и право больного.
– А как вы относитесь к тому, что сегодня больные просто платят деньги врачу?
– Вы имеете в виду не платную медицину, а договоренность врача и пациента? Тогда я приведу вам цитату одного из бывших вождей, который сказал: «не надо беспокоиться о докторах: их всегда подкормят пациенты». Идея бесплатной медицины это исключает, но так во всем мире. Что касается меня лично, то вы не найдете в Челябинске человека, которому бы Дрягин сказал: «за операцию я беру вот столько». Здесь такая грань: одно дело, когда пациент все же приносит конверт врачу с благодарностью, другое – когда ему дают понять, сколько должно быть в конверте.
Меня, не скрою, очень устраивает, когда люди, имеющие возможность, помогают отделению в ремонте или подарят что-то из оборудования. Это, считаю, нормально и необходимо, пока наша медицина бедна. Нам, например, помогают – и спасибо им – Виталий Павлович Рыльских, Семен Аркадьевич Мительман, Александр Михайлович Аристов, Юрий Михайлович Первак и другие.
– Виталий Геннадьевич, есть ли у вас время «для себя»?
– Я себе не принадлежу. Сегодня пришел в больницу в семь утра, а уйду, дай Бог, в десять…
– Жена не сердится?
– Ну, куда ей деться? Она меня понимает. Всем говорит, что в списке моих любимых женщин она вторая, первая – травматология. Утром я не завтракаю, Наташа старается что-то приготовить вкусное и не на меня одного, зная, что обедаю я во второй семье.
– ???
– Вторая семья – это наш коллектив. Больница ведь на самом деле наш второй дом. Обеденное время – это общение, шутки и бесконечные разговоры, в основном, конечно, о больных. Хотя, конечно, о каждом знаем все – на работе мы проводим времени гораздо больше, чем дома. Счастье, говорят, когда с радостью идешь на работу…
– И с такой же радостью возвращаешься домой.
– Это точно.
– Какую кухню предпочитает главный травматолог города?
– Восточную. Сам люблю готовить: баранину, конину, иногда балую семью, но вообще-то кормит жена, готовит привычную и в общем-то здоровую еду.
– Как с вредными привычками?
– Каюсь, курю. И обожаю кофе, варю его и дома, и на работе, хотя понимаю: увлекаюсь чрезмерно. Стараюсь себя сдерживать, но крепкий кофе с сигаретой… Как врач, я себя осуждаю, как человек, эту слабость себе позволяю.
– По части кофе я вас так понимаю…
– Только не пейте растворимый, это я вам как врач советую.
– Музыку любите?
– Да, обожаю джаз. Тихонечко играю дома на пианино, на гитаре и даже, если есть повод и соответствующее настроение, пою в узком кругу. Друзья хвалят.
– Читаете?
– Специальную литературу: на русском и английском. Вот недавно двухтомник по операции на тазобедренном суставе из США привез. 550 долларов от семейного бюджета оторвал. Там интеллектуальная собственность дорого стоит.
– Английский знаете?
– Да, ведь кости-то на латыни везде называются одинаково. Я все понимаю, это же не художественная литература с тонкостями и художественными образами. Да и сын подрос, он помогает в переводах.
– А сын чем занимается?
– Студент – первокурсник медицинской академии. Английский у него хороший – в 93-ей школе языку очень хорошо учат.
– Виталий Геннадьевич, а было бы свободное время, чем бы занимались?
– Может, сходил бы в бассейн, посидел за компьютером, просто погулял бы, почитал. Тут мне недавно такая книжка по травматологии попалась…
– Как говорят, приплыли. Опять травматология?
– Ну что делать, это же моя жизнь. Хирургия для меня самое важное и интересное. Да и времени свободного на самом-то деле у меня никогда нет…
