Риск — их работа. Героизм — повседневность. Их лица скрыты масками. Имена не звучат в прессе. Они ненавидят войну. Стараются и слова этого не произносить. Но когда они «там», то первыми принимают огонь на себя. «Там» —это не только в Чечне или Осетии. Еще и дома, в так называемой «мирной» жизни
Они проявляют себя в полной мере, когда опасность смотрит в лицо, а смерть стоит за спиной. Но обо всем этом они предпочитают… молчать. И только в своем кабинете, подальше от сторонних глаз, полковник Резвый, командир челябинского ОМОНа, держит наградные листы и грамоты, видеокассеты и фотографии «оттуда», и свои боевые награды, в числе которых — три ордена Мужества. За боевые заслуги. В мирное время.
— Сергей Викторович, ваша первая горячая точка — Чечня?
— До Чечни много чего происходило: Осетия, Ингушетия, Дагестан, Москва — 1993-й год, Белый Дом. Только потом первая Чеченская кампания. После нее — арачаево-Черкесия, снова Дагестан, потом вторая Чечня…
— Так вы все войны прошли?..
— Что — я, весь отряд прошел, с 1993-го года. В этом году исполняется десять лет, как мы ездим в командировки…
— Расскажите о самой запомнившейся…
— Нечего рассказывать, обычная работа, — отмахивается Сергей Резвый. И, чтобы не говорить ничего, ставит видеокассету. — Вот, смотрите сами… Это 2000-й год, под Грозным…
Выглядит все очень обыденно. Мостик через реку Сунжу, метров 10-15, не больше. На середину его с противоположных сторон выходят люди в камуфляже. Два на два добровольца с каждой стороны. На руке боевика — белая тряпка. Мирные переговоры. Договариваются об обмене убитыми. Тело на тело…
— Они так же трепетно относятся к своим погибшим?
— Они говорят: война — войной, но моджахеды и солдаты должны быть похоронены по-человечески.
— Это опасно?
— Несколько раз переговоры срывались. то-нибудь да не выдерживает. Один нажмет на курок, и все. Восемь раз мы такие операции совершали. Четыре из них — ночью. Почему? Проще ночью. Хоть какая-то надежда, что солдаты стрелять не начнут.
— А вам по-человечески не страшно?
— Страшно. Бывает иногда. Моментами страшно становится. Я же человек.
— А когда страшно, вам чего хочется?
— Домой уехать, к жене, детям.
— Вы плакали когда-нибудь?
— Порой случаются ситуации, когда можно и поплакать.
— А жене рассказываете о командировках?
— Она больше меня знает, живет со мной уже 20 лет. Ей рассказывать ничего не надо.
— А как она вас провожает?
— Это отдельная история. Очень тяжело. Из-за меня у нее появляются седые волосы, болезни всякие.
— Ей страшнее и больнее, чем вам?
— Думаю, много страшнее. Мне легче и проще. Уезжать легче, чем оставаться.
— А вы чувствуете, что она вас хранит, когда вы там?
— (пауза) Мы просто любим друг друга. Вот и все.
…В челябинский ОМОН Сергей Резвый пришел из уголовного розыска, в котором души не чаял. «Век бы преступников ловил», так ему нравилось то, чем занимался. Чтобы попасть в розыск, пять лет простоял постовым. А еще раньше служил в Германии в десантно-штурмовом батальоне. Видимо, поэтому, когда в 1988-м в Союзе организовали отряды милиции особого назначения по одному на каждый республиканский центр и в городах-миллионниках, стремление к свободе действий и оперативному простору пересилили. Ну и вспомнилось юношеское: тельняшки, береты и прочая спецназовская атрибутика. ОМОН перетянул. Тогда еще в горячие точки никто не ездил.
— Отказаться от командировки можно?
— Те, кто отказывается, как правило, не задерживаются в ОМОНе, уходят. У нас задачи в отряде такие. Работа. Зачем тогда пришел, если не готов рисковать жизнью? Мы — резерв Министра внутренних дел. Таких отрядов 96 по России, 25 тысяч человек личного состава. Но «на местах» находимся в оперативном подчинении начальника ГУВД области. Он нами руководит, в сложных ситуациях подключает к раскрытию преступлений, направляет на массовые беспорядки, освобождение заложников, захват вооруженных преступников, так сказать, «по месту жительства» — по области. И на охрану общественного порядка в тех районах, где складывается сложная криминогенная обстановка.
— А в Челябинске возникала ситуация, когда вы освобождали заложников?
— Неоднократно. Перечисляю: 1990-й год — третий изолятор, 1991-й — первый изолятор, совсем недавно — фирма «Фасад».
— Так это вы освобождали «Фасад»?
— И мы, и СОБР, и УВД города.
— Это была серьезная операция?
— А как вы считаете, серьезная она или нет, если погиб милиционер? Наш парнишка, Марат, ему всего 25, единственный у матери был… Еще один ранен, один преступник убит и двое ранено.
— А к такой ситуации, что в «Норд-Осте» возникла, челябинский ОМОН готов?
— любой ситуации готовы. «Фасад» — это «Норд-Ост» в миниатюре, сотая его часть. Технология захвата та же. стати, наши ребята в Москве тактично все сделали. Молодцы. Плохо сработали только службы МЧС и скорой помощи, которые не знали, что делать. Спецназ на себе выносил пострадавших, хотя это не их задача. А взяли они хоть одного бандита в плен? Нет. И хорошо. 50 чеченцев — это ведь банда настоящая. Тем более, все прошли Чечню, все обстреляны, все убивали когда-то.
— В Челябинске много работы для ОМОНа?
— Много, по крайней мере, моих саперов по два-три раза на дню поднимают. То сумку найдут брошенную, то снаряд, то еще что.
…Первым орденом Мужества Сергея Резвого наградили за штурм Грозного во время первой Чеченской кампании. Новый год отмечали там же, под Грозным. Елочки украшали гранатами, патронными лентами. А шестого января два «наливника»-бензовоза попали в засаду в районе поселка Закан-Юрт. Резвый со своей группой пошел на выручку. «Не бросать же своих. Постреляли минут десять, и все кончилось», — как всегда, «исчерпывающе»-лаконично повествует Резвый. — «В том бою погиб Андрей Петряков. Его наградили Орденом Мужества. Посмертно».
Второй орден Мужества получил, как говорит, «за глупость». В августе 1995-го Резвый стоял с отрядом под Грозным, на 15-м блокпосту. Боевики регулярно их обстреливали. Вышли в ночной рейд, на «охоту» за снайперами. Натолкнулись на боевиков. Завязался бой. Рядом с Резвым разорвалась граната. Немного не повезло. Долго был без сознания, зрение потерял. Временно. Видимо, все-таки наоборот, повезло.
Его третий орден Мужества два года ходил по инстанциям. На вопрос: «За что дали?», Резвый отвечает: «Просто повезло». На самом деле, снова за Грозный, последний штурм …
— А ваша первая война — какая?
— Не война — межнациональный конфликт между Северной Осетией и Ингушетией, который длился четыре дня. А потом происходили перестрелки, минирование дорог, комендантский час в зоне ЧС. Дома взрывали, людей похищали, семьи вырезали. Вот и все. В атаку уже никто не ходил. Затем началось вялотекущее …в общем, то же самое, что сейчас в Чечне происходит. Спокойно-спокойно, р-раз, — и «улетело» человек сто…
— Скажите, война затягивает?
— Нет, не затягивает. Затягивают отношения, возникающие в отряде. Они чище, чем в обычной жизни. А как командировки затягивать могут? огда страдают семья, дети…
— А адреналин?
— акой адреналин? А нужен он? С женой поругался — вот адреналин. А там — отношения.
— Они другие? Но люди-то те же.
— Поймите, мы там все время вместе, живем рядышком, едим из одного котелка, выполняем одну задачу, вместе в боевой ситуации, или не боевой, а обычной, бытовой, но вместе. Все общее. оммуна. Нет, не затягивает, просто ты находишься в нормальном мужском коллективе и занимаешься нормальным мужским делом. Не затягивает. Но… все-таки скучаешь…
— И вернуться хочется?
— Да ну, бросьте, не хочется… В течение трех — пяти месяцев командировки возникает особая аура, здесь такую не создать ни при каких условиях. Там экстремальная ситуация. Создашь ее искусственно — получится игра. Там не игра. Все понимают. Там даже просто выйти с блок-поста, сесть в УАЗик, проехать до Грозного, по Грозному — уже риск. А если зачистка или боевая операция?
«…24 декабря 1999 года отправляемся на патрулирование поселка Первомайский. Наши соседи — алтайский ОМОН. Это местный клуб, где базировались боевики. Под сценой — схрон, здесь они прятались от артобстрелов. С другой стороны — запасный выход. Плакат советских времен, неведомо как сохранившийся: «под знаменем марксизма-ленинизма… наш советский народ… единой, дружной семьей». Рядом с клубом — мемориальная стена погибшим в первую кампанию боевикам: 94-й год, 95-й, 96-й. В центре, как всегда, — волк и «Алла, акбар!». А напротив — маленький памятничек погибшим в Великую Отечественную. Разбит, разломан, нет ни одной надписи… Дома, что впереди, — начало Грозного, Старопромысловый район. Грозный горит, по ночам видно зарево. Сейчас район обрабатывается «Градом», после чего пойдем вперед»…
— огда вы здесь, и нет опасности, и смерть за спиной не стоит — вам скучно?
Не скучно. Здесь выполняем другие задачи: полигоны, тактика, занятия. В общем, те же самые. Мы и дома задерживаем преступников. И стреляют так же… ак может война нравиться? огда люди погибают, и друзей теряешь. Четыре дня назад погиб мой друг, начальник штаба тюменского ОМОНа — Фирсов Витя, подполковник милиции. Я его знал лет пять. В Грозном на фугасе подорвался. Вчера хоронили в Тюмени.
— Война — большая ответственность…
— Да не говорите вы «война». Война — когда Грозный штурмовали. Вон, смотрите, на стенке висит: Путин благодарность дал. Читайте, что написано: «контртеррористическая операция». Она кончилась. Теперь говорят: зона ЧС. Жизнь нормальная. Охраняем общественный порядок. Вместе, кстати, с чеченской милицией. Оказываем им помощь.
— Не работает ли чеченская милиция на два фронта?
— Есть отдельные люди в чеченской милиции, которые специально засланы. И называется это «разведывательные мероприятия». Боевики ведут разведку, внедряют своих людей. Это агентура. Люди работают. Деньги получают.
— А вы?
— Мы тоже получаем деньги. Хотя боевые, к примеру, отменили по всей России. онечно, мы увереннее себя чувствовали, когда нам платили достойно. После штурма Грозного, примерно через полгода, торжественно объявили об окончании контртеррористической операции, и, соответственно, прекратили выплаты.
— Чечня когда-нибудь кончится, как вы думаете?
— Пока конца не видно. Я все прошлое лето там находился. Все то же. Недавно мои ребята приехали, говорят: что было, то и есть. По ночам взрывают и обстреливают. Видать, дестабилизация кому-то нужна. Поднять разрушенную экономику тяжело. Большие финансовые вливания нужны, чтобы республику поднять с колен. Ну и нефть. На ней определенные люди делают хорошие деньги. Вот и все.
«…Это наша новая позиция. акой-то гараж. Вот душевая, даже парилка есть. Правда, не работает. С утра здесь были «чехи», к обеду — уже наши. Вокруг туман, дым от разрывов, ничего не видно. Передний край, одним словом. Стоим здесь со спецназом. Они собираются идти дальше. Мы — за ними, прикрываем их. За этими гаражами — фронт, чужая земля. Наши ставят дымовую завесу. Под прикрытием дыма и двинемся. Из подствольника пристреливаем «ту» сторону…»
— Сергей Викторович, сколько вам лет?
— Семнадцатого мая исполнилось cорок один.
— А на сколько себя чувствуете?
— Мое — это мое.
— Горячие точки, бандиты, преступники, смерть — такая жизнь длится быстрее? За три месяца командировки сколько проживаете реально?
— На самом деле, там время растягивается, движется чуть медленнее. аждый день ждешь, считаешь. Одна мысль сидит в голове: домой-домой-домой. Самое лучшее в командировках — возвращение домой. Можно уезжать только из-за этого.
— И как вас встречают?
— Нас не провожают и не встречают. Не приглашаем прессу. Никого. Это закон. Существует в нашем отряде такая традиция. Суеверие, если хотите.
— А во что вы верите?
— Верю в дружбу, в добро между людьми. Без пафоса говорю, поверьте, главное — добрые отношения между людьми. Это греет. В это верю.
— В судьбу?
— Это да. Даже пьем за это. За удачу, за судьбу. За удачу даже больше, чем за судьбу.
— А какой четвертый тост?
— Всегда, даже в Новый Год, соблюдаем только третий. Всегда один. Всегда стоя и молча. За тех, кто погиб.
— Вы знаете, что такое «чеченский синдром»?
— Нет, после командировок сплю спокойно, иногда храплю. огда возвращаюсь, мне хочется тишины и покоя, побыть дома, и чтобы сын и дочка рядом были. Никакого общения с внешним миром.
«…5 января 2000 года. Пять дней после штурма. Потерь много. На нашем, Северном, направлении — гораздо меньше: 86 убитых и 500 раненых. Во всех ОМОНах есть убитые. Нам повезло: только восемь раненых, четыре из них — тяжело. Убитых, слава богу, нет…»
… аждый год девятого мая полковник Резвый обязательно приходит к Скорбящей Матери помянуть погибших бойцов. Вместе с женой, сыном и дочерью. И третий тост он, его друзья-«однополчане» и коллеги поднимают не только за дедов своих — и за ребят, отдавших жизнь в Чечне, Осетии, Дагестане. И вспоминают. Им есть, что вспомнить. Им есть, что хочется забыть.
На счету командира челябинского ОМОНа — много командировок, ранение, три ордена Мужества, медаль «За отвагу». Полковник Резвый — один из четырнадцати в России кавалеров трех орденов Мужества…
— Награды всегда дают за дело?
— В ОМОНе — да.
— С каким чувством вы их принимаете?
— Радостно. Все награды принимаю с радостью. И горжусь ими. А почему нет? Я их заслужил. «Левого» ни одного нет.
— Вы — герой?
— Не мне судить. Вы считаете меня героем? Да? А я — нет. Мне просто везло в жизни.
…Челябинский ОМОН в России, что называется, на слуху. Триста молодцов, средний возраст — 26 лет. Радик, личный водитель полковника Резвого, за отцом-командиром — хоть в преисподнюю. омандировок у него даже поболе, чем у Сергея Викторовича. Про Резвого говорит: «Надежный. И справедливый». А еще считает его самым знающим офицером и дальновидным тактиком: «просчитывает любую ситуацию на несколько ходов вперед. Людей своих бережет. Ошибок сам не делает и другим не позволяет».
Отряд Резвого славится железной дисциплиной. И еще челябинский ОМОН — один из немногих, где царит «сухой закон». Соблюдается строжайше уже десять лет. Особенно в командировках. Закон распространяется на всех — от командира до последнего бойца. Жизнь заставила, слишком много потерь из-за пьянки…
— Что самое страшное там?
— Бойцов терять.
— В критической ситуации офицер должен спасать себя или своего бойца?
— В любой ситуации офицер отвечает за личный состав. Если он — офицер.
— А когда вы теряете «личный состав», у вас появляется чувство вины?
— Однозначно. Я в ответе за тех, кто погиб, за всех моих бойцов. У нас трое погибших, более 20 раненых, половина из них — тяжело, один получил инвалидность. Мы на ошибках учимся, понимаете? А каждая ошибка — жизнь. Потом, конечно, каждый прокол, любую ситуацию анализируем. Но невозможно все в жизни просчитать, хоть будь ты семи пядей во лбу. Стараемся дважды на те же грабли не наступать. Но в жизни всякое бывает.
— И зачем вам такая жизнь?
— Это моя жизнь, и она мне нравится. Чувствую себя как рыба в воде. Скажите, что еще надо нормальному мужику? Хорошая семья, нормальная работа. Я счастлив, серьезно.
— Для вас существует понятие Родины?
— онечно, это моя семья, моя страна. Если, не дай бог, случится что, встанем же ровными рядами. А за что? За Родину.
— А вам не обидно, что, по большому счету, вы — фигуры, которые переставляют? Вы рискуете жизнью, жены плачут, а кто-то просто делит деньги.
— Да пешки, называйте своими именами. Все понимаем. Но не ехать — не могу, потому что у меня есть приказ. У меня две цели — сохранить личный состав и выполнить задачу. И когда в поезде возвращаемся домой, я очень горд и рад, что везу всех назад живыми и здоровыми. Задачу выполнили, долг Родине отдали, вернулись домой. Вот и все.
