В своей книге бывший шеф московского бюро Financial Times прослеживает корни нового русского национализма, основанного на идеях евразийства.
Многие из тех, кто наблюдает за российской политикой, обратили внимание на странную терминологию, входящую в официальную риторику первого лица нашего государства во время его третьего президентского срока. Это новый лексикон, который «режим» применяет к темам зарубежной политики. Чарльз Кловер, бывший глава московского бюро Financial Times, приводит примеры путинской «пассионарности» и «внутренней энергии», которая определяет судьбу великой нации. А затем терминами объясняет амбиции Владимира Владимировича создать «Евразийский союз» из бывших советских республик.
Кловер строит свой анализ вокруг трех биографий, каждая из которых по-своему является самодостаточным и гигантским исследованием личности. Первая – князя Николая Трубецкого, родоначальника Евразийского движения. Затем берет историка Льва Гумилева, который и развил теорию о природе славянского этноса. И последняя фигура (конечно, не по значимости) – это эксцентричный социолог Александр Дугин, ярый адепт «Евразизма» в современном мире.
Используя интересные детали, Кловер проводит параллели трех вышеупомянутых предвестником с идеологией националистических партий, государственных структур и даже цитатами Путина. Получается живой портрет, измученной пытками и лагерями гумилевской молодости. А ведь именно находясь в заключении, Лев Николаевич и развил свою этногенетическую теорию об основах России из Евразийской амальгамы. Его работы были заново открыты националистическими партиями в последние годы Советского Союза. А в дальнейшем гипертрофированы уже в постсоветской России.
В итоге мы получаем подтверждение того факта, что российские политики применяют эту идеологию не потому, что они верят в нее, а потому что она важна в определенный момент их карьерного роста. Модифицированная Дугиным версия евроазианизма полезна и президенту нашей страны во время конфликта на Украине. Но из этого совсем не следует, что он хочет воссоздать «Советский Союз» как «Евразию». Если позже он решит, что России надо плотнее сотрудничать с Западом, чтобы искоренить исламский терроризм или вдруг предотвратить эскалацию какого-либо внутреннего конфликта, то тогда Евразия выпадет из его официальной повестки.
Кловер четко и аккуратно исследует идеологию, но воздерживается от жестких заявлений. Это все очень в духе Дугина, которого он интервьюировал на протяжении долгого времени в рамках работы над книгой. Тот довольно продуманный постмодернист и имеет привычку резко заявлять о своих принципах, но затем так же резко отойти от них, подвергнуть сомнению. Он создает «повестку дня» для политтехнологов, которые манипулируют этой идеологией в рамках тактических интересов внутренней политики страны.
Но у политических технологий тоже есть свой предел. Если же Владимир Владимирович поймет, что не сможет с честью и достоинством «сдать назад» в евразийской риторике, то книга Чарльза Кловера останется бесценным гидом по этой национальной идее.