При нашем разговоре с Николаем Михайловичем, заместителем главного врача по хирургии Челябинской областной детской клинической больницы, непрерывно звонил телефон. Только замолкал один, тут же издавал звук другой. Это не столько отвлекало, сколько усиливало впечатление – передо мной человек, в котором нуждаются другие. Ему верят и доверяют. Незаменимых нет – в этой истории известное выражение стало неправдой. Незаменимые есть.
И в каждой жизни и судьбе – свои.
Философский вопрос
Николай Михайлович, вы – взрослый, состоявшийся человек, на счету которого не одна спасенная детская жизнь. От этого вдвойне интересно представить, каким вы были ребенком?
Это же так давно было… Спуску я не давал! Занимался дзюдо, парусным спортом. У меня было хорошее детство. Никто меня не обижал, да и я не был задиристым. Родители меня не наказывали. Наверное, не за что было наказывать.
Какие качества вашего характера помогают вам?
Я мягкий человек. Во мне нет жестокости или жесткости. Мне всегда говорили, что со мной приятно работать, потому что я такой.
Обычно врачей считают твердыми и жесткими по характеру, разве нет?
Не думаю, что жесткость характерна для врачей. Как раз наоборот. Мы находим контакт с пациентом. И о судьбе каждого из них мы переживаем. Врач может сделать тысячу операций, и все у него пройдет гладко, а в следующий раз случится что-то непредвиденное. Это зависит не только от хирурга, но и от пациента.
Здесь важно врачебное чутье. Долгое время у нас работал анестезиолог Вячеслав Петрович Грабовецкий. Сделав свою часть работы, он выходил покурить, например. Но если вдруг что-то шло не так, Вячеслав Петрович появлялся в самый нужный момент. Такое у него чутье было. Для врача это самое настоящее счастье.
Какой вы нашли подход к своим маленьким пациентам?
Я к каждому ребенку отношусь, как к своему. Они для меня не чужие, а свои. Как родные.
Вы сразу так почувствовали?
Раньше я работал в Снежинске, был взрослым хирургом. Обстоятельства сложились так, что стал нужен хирург детский, а его не было. Тогда мне пришлось им стать. С того момента я своего отношения к работе не менял.
С чего начинается каждый ваш день?
Обыденно: сначала приступаю к обходу реанимации. Она у нас есть для новорожденных, для взрослых детей и онкобольных детей. Затем врачебная пятиминутка, работа с заведующими. Около десяти часов утра начинается операционный день, он длится приблизительно до двух часов. Ну а после допоздна разбираюсь с документацией…
Стучат. В дверях – молодой врач с бумагами: Николай Михайлович, можно?
— Зайди чуть позже, пожалуйста.
— Или что-то срочное? Паша? Паша!
Но Паша уже закрыл дверь и ушел.
Видимо ничего срочного – успокаиваю Николая Михайловича. У вас не бывает ощущения, будто вы не принадлежите себе?
Да это философский вопрос: принадлежу не принадлежу. Моя жизнь – работа. Мне здесь лучше, чем на отдыхе, на который могу позволить себе недели две в году. В этом я поднялся на вулкан. Казалось бы, куда интереснее, а мне все равно не хватало общения с пациентами, не хватало операций.
Расскажите мне про вулкан?
Мы с товарищем решили покорить высоту в 2700 метров над уровнем моря. Последний раз тот вулкан, на который мы поднялись, извергался в 1970 году. Но когда мы оказались на вершине, то почувствовали, как из жерла пахнет серой и идет горячий воздух…
Но это же опасно!
Зато крайне интересно.
Адреналина вырабатывается дай бог сколько!
Когда вы решили стать врачом, вы думали о том, чтобы получить громкое имя и признание? Только честно!
Каждый врач хочет быть хорошим врачом. Делать то, чего не делают другие. Мне повезло с учителями, они у меня самые лучшие. Виталий Федорович Шиш – к нему я испытываю особенную благодарность и огромное уважение. Этот человек привил мне любовь к хирургии.
Возможно, благодаря Виталию Федоровичу про вас сегодня говорят – врач от Бога. Вы сами ощущаете себя таковым?
Начну с того, что я начал заниматься эндохирургией. Я уверен, что все операции должны выполняться эндохирургически, то есть без разрезов. Такая операция осуществляется не руками, а инструментом. Это гораздо сложнее, чем оперировать привычным образом. Любой инструмент не есть продолжение рук хирурга – он находится снаружи, а инструмент внутри. Тут нужно обладать особенными навыками, зато при таком методе пациенты скорее выздоравливают. Если нет разреза, значит нет операционной травмы. Для такой практики нужна особенная любовь к специальности и желание в ней развиваться. Работа хирурга не похожа ни на какую другую – адреналина вырабатывается дай бог сколько! Здесь нужен труд. А труд любого человека делает успешным.
Успех без неудач возможен?
Нет. Для всего коллектива врачей неудача сродни беде. Каждый случай мы разбираем и анализируем. Делаем выводы о том, как так случилось, как впредь избежать подобного. Самое главное – не бояться анализа. Нельзя уходить от своих неудач. Их нужно обсуждать.
Это и есть развитие в профессии?
Да, но это не все. Нужно много читать, совершать рабочие поездки ради обмена опытом. Недавно я посещал конгресс в Гонконге, где американцы рассказывали, как оперируют «огромные» опухоли в пять сантиметров. Когда я спросил их, что они делают с опухолями на третьей и четвертой стадии, те ответили, что видели такое только в учебниках.
Почему такая разница между нами?
Нам нужно работать с первичным звеном, то есть с педиатрами. Они многого не видят. В результате безвозвратно утрачивается самое ценное в борьбе с раком – время.
А сейчас он уже взрослый…
Вы помните, как впервые прооперировали?
Больше тридцати лет уже прошло… Все начинают с мелких операций, как правило, это грыжи, аппендициты. Я отлично помню первый серьезный случай – эхинококкоз легкого у ребенка. Сейчас он уже взрослый. Приезжал ко мне года два назад. Работает банковским служащим.
Сколько длилась ваша самая долгая операция?
Около двенадцати часов. Это далеко не предел. Есть операции, которые длятся и по шестнадцать, и по восемнадцать часов.
Что вы чувствуете перед тем, как зайти в операционную, не давит ли чувство ответственности?
Одинаковых операций не бывает. Даже если они одинаковые по сути, все равно это разные случаи. Поэтому ответственность на мне лежит огромная. Человек, который берет в руки скальпель, всегда несет ответственность. А безответственные хирурги всегда плохо кончают. Перед большими и сложными операциями я читаю. Если нужно что-то напомнить самому себе, не поленюсь открыть ту же анатомию. Могу по интернету посмотреть, как другие врачи оперируют такой случай. Но делаю все равно по-своему. Опыт и знания мне это позволяют.
И все же постоянно думать о своей ответственности не надо?
Есть врачи, которые не уверены в своих действиях. Это тоже нехорошо. Конечно, быть практикующим врачом сложно, особенно сейчас. Есть много желающих попасть к нам на лечение, как из города, так и с области. Из-за этого мы стараемся не держать пациентов долго – иначе мест совсем не хватит. У нас ограниченное количество коек. Плановость – парадокс российской действительности. Положено по плану сделать столько и все – ни больше, ни меньше. Врачу больно от этого. Представьте, что человек нуждается в помощи, а мы не можем ее оказать в силу абсолютно несуразных обстоятельств. Никаких слов нет… Мы прекрасно понимаем, что все зависит от наполнения бюджета, и если нет денег, то как платить? Но ведь это наши дети! Это наше будущее. Нация, которая забыла о своих детях, — погибшая нация.
История мальчика, чье сердце билось прямо под кожей, облетела всю страну. Мама Жени Воронина рассказывала, как ее маленький сын искал сердечко у младшего брата и, не находя, спрашивал, почему у него есть, а у других – нет? Казалось, что тогда, с рождением малыша, случилось непоправимое. Но в 2013 году Николай Михайлович провел операцию, подарившую Жене полноценную жизнь. Спустя какое-то время президент России Владимир Путин подписал указ о присвоении Николаю Михайловичу звания Заслуженного врача России.
Вы помните Женю Воронина?
Женьку? Конечно, помню! Это была интересная операция. У мальчика не было диафрагмы, и сердце буквально «висело» в брюшной полости на сосудах. После проведенной пластики диафрагмы я переживал, как там все «встанет», и как ребенок будет чувствовать себя. Все прошло хорошо. Потом ко мне приезжали еще с аналогичными случаями, теперь Женя Воронин не одинок.
В дальнейшем вы поддерживаете связь со своими пациентами?
Иногда мы становимся как родственники друг другу. Посмотрите на фотографию. Этого ребеночка я оперировал новорожденным. Сейчас ему шесть лет. Недавно ко мне пришли его родители со словами: «Николай Михайлович, мы вам такой подарок приготовили, что вы никогда не догадаетесь, что там». Оказалось, они для меня выкупили именной кирпичик в церкви и принесли сертификат на него.
Вы верите в сверхъестественное?
Раньше мы были атеистами. Сейчас, не знаю, как это назвать… Видите, у меня повсюду стоят иконы. Я никогда не захожу в операционную без нательного креста. Я не думал, что будет так, а сейчас мне без него не комфортно. В последнее время становлюсь ближе к Богу…
Недавно прочитала, что одиночество – хорошее место, чтобы иногда там бывать, но плохое – чтобы жить. Как вы думаете?
Правильные слова. Может, вы заметили, что мой кабинет находится несколько на отшибе. Никого тут нет. Раньше у меня кабинет был в отделении. Это было невозможно. Приходили – все. Иногда хочется одиночества, чтобы посидеть, подумать, планы построить. Но для этого достаточно небольшого промежутка времени. В остальном – нужно быть со всеми. Одиночество – страшно. Это страшное дело, когда человек одинок.
Не просто врач, а просто волшебник – вот кто такой в моем представлении Николай Михайлович Ростовцев. Человек боится одиночества. С этим страхом каждый борется по-своему, и есть люди, готовые прийти на помощь в этой борьбе. Призвание врача заключается в том, чтобы лечить людей, а если мыслить шире – спасать жизни. А в конечном итоге спасенная жизнь – это ничто иное как возможность быть вместе, быть не одинокими и быть счастливыми.